Частное расследование
Шрифт:
Поездка на электричке не утомила его, так как он, вставив между автоматических дверей опустевшую бутылку из-под водки (опустевшую еще до станции «Нижние Котлы»), ехал до самого Домодедова с ветерком.
Там, в Домодедове, увидев снова, который раз уже в своей жизни, толпу, лежащую на полу и лестницах, толчею, грязь, вновь ощутив вонь сотен не мытых не от хорошей жизни тел, вперемешку с запахами дешевых духов, хлорки, рвоты, шашлыка, решил, что лучше лечь поспать в летящем самолете.
Ночь на второе января он провел в воздухе.
Ночь на третье в сквере, то ли в Душанбе, то ли в Ташкенте, он не помнил точно. Запомнилось лишь одно: это была Средняя Азия, в которой, как известно, даже зимой «каждый кустик ночевать пустит», однако тут был такой колотун ночью, что у Турецкого мелькнула даже мысль, не теплее бы было ему ночевать в городском парке Норильска.
«Не зря, ой не зря Меркулов смотался в столицу на Новый год, — подумал Турецкий. — Знал, пес, что делает… Не глуп!»
Едва прорезавшаяся мысль о Меркулове тут же погнала Турецкого назад, в Москву. Ночь на четвертое он снова провел в самолете, возвращаясь в Европу.
Он вернулся в шесть утра пятого января. Европа предстала перед ним в виде надписи «Адлер» на хилом здании сталинской еще постройки. Он понял, что хоть и прилетел в Европу, но не совсем туда, куда хотелось бы.
Хотелось бы в Москву, поближе бы к Петровке, к Огарева, к Пушкинской. Там, только там сейчас водится враг всего человечества Константин Дмитриевич Меркулов, тысячекратно заслуживший самую что ни на есть мученическую смерть.
Только сидя уже в ИЛ-86, совершавшем рейс 0424 по маршруту Адлер — Москва, и допивая третью бутылку ликера «Шартрез», который он мешал в аэрофлотовской плошке с краснодарской «Кубанской», Турецкий узнал, что его обокрали.
Узнал он об этом совершенно случайно: стюардессы, стоя сразу в обоих проходах, начали демонстрировать пассажирам, элегантно вращая мясистыми задницами во все стороны, как в случае чего пользоваться надувными спасательными поясами — ну, если ИЛ-86 совершит вынужденную посадку на воду. Допивающему «Шартрез» с «Кубанской» Турецкому так понравилась эта пляска бедер, что он вознамерился тут же, не откладывая в долгий ящик, купить себе в личное пользование, то есть навсегда, три или четыре оранжевых спасательных пояса, а заодно и содержащихся внутри этих поясов стюардесс с целью немедленного снимания с них этих поясов, затем синих юбок, затем…
Турецкий сунул уж было руку в карман, намереваясь осуществить задуманное, и тут-то обнаружил: его обокрали!
План рухнул: эти очаровательные белокурые девочки в татЛих же синих, как и его костюм, пиджачках и юбочках, с белоснежными блузочками, в этих прекрасных ярко-оранжевых толсто надутых жилетах тире поясах, стали вдруг недоступны ему, как Царство Небесное. Теперь их купит кто-то другой… Другой, а не он. Купит тот, кому они, эти девочки, эти пояса, не нужны абсолютно! Какой-нибудь грязный старик похотливый их купит, и это будет он, конечно же он, Меркулов, гад Меркулов!
Быстрей бы, что ль, летела б эта сволочная железяка во Внуково, в Москву!
— Вот он! — Грамов увидел вдруг на углу Страстного и Петровки красную точку. — Вниз давай, вниз!
Гулявшие в этот тихий морозный вечер по Страстному бульвару были несказанно удивлены, заметив, что прямо на бульвар, откуда-то с небес, с ночного неба, спускается гаишный вертолет.
— Смотри! Смотрите! Вертолет!
Вертолет, зависнув над деревьями и поднимая на Страстном целую вьюгу, буран, взметывая снег и аннулируя напрочь всю утреннюю работу дворников, выкинул из своего нутра веревочную лестницу.
— Смотрите, Дед Мороз! Из вертолета Дед Мороз спускается!
Действительно, бодро, ловко из вертолета спускался настоящий Дед Мороз. Один, без Снегурочки.
— Здравствуйте, детишки и взрослые, папы и мамы, бабушки и дедушки! Сейчас я вам устрою новогодний ураган. Хотите?
— Хотим! Конечно! Дедушка Мороз! — собравшаяся тут же толпа восторженно завыла. — Устрой нам ураган, дедуля!
— Ну, получайте! — Дедушка Мороз махнул рукой вверх, давая знать вертолету: — Начинай.
Вертолет опустился, казалось, немного совсем еще, метра на три, после чего взвыл турбинами на полную мощь.
Внизу, на Страстном, полетели по воздуху шапки, шарфы вперемешку со снеговыми зарядами. Многие бросившиеся ловить свои шапки-варежки не смогли устоять в снежном вихре. Крики, смех, ругань поднялись до небес.
Когда же дым развеялся, как писал классик, Грушницкого на скале уже не было.
Вертолет улетел, унеся, видно, с собой и хулиганистого Деда Мороза.
Турецкий шел по Страстному, глубоко втянув голову в плечи. Ему было ужасно холодно: он был в одном костюме — аэрофлотовскую шинель пришлось отдать таксисту, подкинувшему его из Внукова до Трубной, именно до Трубной, так как таксист там жил и ехал из Внукова домой ужинать. За не совсем уж новую шинель он согласился ехать только «в Центр», а не по адресу. Под словом «Центр» таксист подразумевал свой собственный подъезд, а вовсе не Центральный телеграф, от которого до Пушкинской было бы рукой подать.
От холода Турецкий протрезвел почти мгновенно.
Шум и гам дурацкий, который подняла толпа там, за его спиной, ничуть его внимания не привлекли.
«Козлы и есть козлы, — подумал он. — Как будто вертолета не видали сроду! Хохочут, черти. Не знают, что над ними тень уже сгустилась. Тень страшная, закроет небо целиком. И мертвые, взывая, вопия, восстанут из могил. И антихрист с числом огромным, три шестерки, опустится на мир. А имя антихристу страшное — Меркулов».
— Согреться не желаете? — кто-то тронул Турецкого сзади за плечо.
Он оглянулся: Дед Мороз.
Охота ж дурака ему валять!
Согреться тем не менее хотелось.
— А есть чем согреться?
— Для вас найдем. — Дед Мороз извлек из глубин шубы небольшой пузатый пузырек. — Отведай-ка, детинушка.
Турецкий скептически окинул взглядом пузырек:
— А что здесь пить-то, на двоих? Сто грамм.
— Ну, я-то воздержусь, во-первых. А во-вторых, ты бы, Сашенька, попробовал сначала.
— Да что здесь пробовать, — его уже трясло, и он, совершенно не обратив внимания на то, что Дед Мороз назвал его по имени, свинтил дрожащею рукою пробку пузырька и опрокинул его содержимое разом в рот.