Частное расследование
Шрифт:
Дальше ходу не было.
Там, дальше, в чаще, метрах в двадцати, тянулась параллельно вторая такая же точно колючка. За ней, за той второй колючкой, несколько женщин рыли какие-то корни.
— Ирина! — узнал вдруг Турецкий свою жену и потянулся руками вперед, сквозь колючку.
— Саша! — вскочила она, но, увидев его одутловатое лицо, схватилась за проволоку, чтоб не упасть. — Ты и здесь продолжаешь?! Мало тебе, бросил нас. Пьяный в Ясенево вломился, не помнишь уж, в
— Ира, ты что?! — Турецкий аж застонал. — Меня связали, понимаешь? И мордой — в муравейник! Не вру!
— Да, где ты врешь, а где не врешь уже давно не разберешься! Свихнулся ты, Сашенька, с работой со своей вконец! Свихнулся, а теперь и спился!
— Да нет же, нет! Ты просто многого не знаешь! Во-первых, я женился… На Марине…
— Приятно слышать.
— Но это так, по заговору… Психотрон.
— Опять ты бредишь!
— Брежу. Видно, брежу. А ты… — он задыхался. — Ты тоже здесь?
— А где же быть-то мне, раз я твое видение?
— А, ясно! Теперь понятно: ты — из подсознания. Ты ведь и там была моей совестью…
— Спасибо. Хоть и на этом, — она была правда растрогана.
— Ириша, милая! Я не боюсь сказать тебе, ты ведь гипноз… Ириша, скоро кончится это, Ириша! Скоро. И я проснусь. Очнусь. Ничто не вечно, Ира! Надо потерпеть!
— Уж это мы умеем!
— И мы начнем все снова! Надо бы детей нам было завести! Хоть одного ребенка!
— О Боже мой! — вскрикнула Ирина. — О чем ты, Саша! У нас же дочь с тобой! Ты что, про дочь свою забыл! Как ты жесток!
— Я просто брежу! А как зовут ее?
— При чем здесь имя, зачем оно, если ты все забыл!
— Да это ж психотрон! Генератор инженера Грамова!
Справа и слева к ним уже бежали Бичи…
— Прощай, Саша!
— Прости меня, Ирина!
Их скрутили и растащили в разные стороны.
Море. Широкий простор побережья. Сопки, бежавшие по земле одна за другой, прятались, казалось, тут от небес, погружаясь, ныряя в море.
Турецкий и Юрка Фомин стояли на самом обрыве. За спинами их, на плато, толпился народ, согнанный наблюдать предстоящую казнь.
Над народом на помосте-эшафоте стояло кошмарного вида устройство. Рядом с орудием казни — Бич, весь в красном, с красным капюшоном.
Издалека было видно, как там внизу, по дороге, серпантином ведущей снизу вверх — к эшафоту, Бичи, облаченные в черное, вели человека.
Руки человека были скручены за спиной.
— За что его в Мясорубку?
— А вон, видишь ту горку? Он бригадиром был на ней. Ну, замечаешь? Она похожа на лежащего медведя. Как будто воду пьет из моря…
— Да, это верно.
— Это они ее такой сделали. Дробили, дробили. А видишь, выходит, ваяли. За это — в Мясорубку.
— А в чем вина-то?
— Да в том, что это не хаос, не абсурд, не бред. Как только начинается здесь что-то осмысленное, так за это строго! Здесь как все: в щепки, в щебенку, в брызги, в дребезги… А тут — скала-медведь! Вроде польза какая. Может, потом кто легенду сложит. Или просто полюбоваться остановится…
— И за такое всю бригаду — в Мясорубку?
— Нет. В Мясорубку только бригадира. А всю бригаду подорвут там. Вместе со скалой…
Неизвестный художник, руководивший созданием скалы-медведя, начал кричать лишь под самый конец, когда в жерле Мясорубки виднелась уже только его голова.
Кричал он страшно, возвышаясь тоном; казалось под конец, что режут младенца.
Крик оборвался на плачущей ноте, шлепком.
Народ, как водится, безмолвствовал…
На следующий день, на рассвете, Турецкий осторожно сел на нарах.
Юрка Фомин мгновенно проснулся, но Турецкий показал ему знаком: лежи, я один.
Выйдя из барака, Турецкий крадучись двинулся к лесу, в сторону женского лагеря…
Вот и колючка. Совсем рассвело.
С той стороны бродили женщины, немного, пять или шесть, такие же неприкаянные, как Турецкий, такие же ищущие…
— Ира… — тихо позвал Турецкий. — Ира… Там Иры нету? — спросил он одну из женщин.
— А как фамилия? — женщины сгрудились напротив него, у колючки. В глазах надежда, жалость, мука…
— Фамилия? — Турецкий тут остолбенел. — Фамилию забыл.
— Ты вспомни.
— Не могу! Ира и Ира. Всю жизнь — Ира.
— Женился бы, так знал бы! — не без сарказма заметила одна из женщин.
— Конечно! — согласился Турецкий, волнуясь и не улавливая сарказма. — Да я на ней же и женат! И, стало быть, фамилия ее такая же, как и моя. А я ведь и свою фамилию забыл!
Женщины понимающе качали головами.
— Это здесь часто бывает… — сказала одна.
Понурив голову, Турецкий брел от колючки назад, к мужскому бараку, как вдруг его окликнули:
— Турецкий? Александр?
— Я! — он повернулся, бросился назад, к колючке. — Я — Турецкий, да!
— Она просила передать вам…
— Что?! — он уже вдавился всем телом в прозрачную непроницаемую колючую стену.
— Чтоб лихом вы ее не поминали.
— Лихом… — он осекся. — Почему?!
— Ее же в Мясорубку прошлым утром запихнули…