Частное расследование
Шрифт:
— И все! — презрительно сказал он, но не успел договорить: мир вдруг, несмотря на поздний вечер, расцвел тропическим великолепием: звуков, красок, запахов. Холод исчез. Возраст исчез.
Хотелось петь и действовать. Играючи. Легко. Все стало так доступно. Близко. Зримо. Мило. Радостно. Как в детстве: Новый год.
— О-о-о-о, — только и сказал Турецкий. — Вещь. Куда там цикло-пер-бутан-гликоль с кефиром! Боже мой! Да это же, наверное, наркотик?!
— Да, наркотик, — согласился Дед Мороз. — Наркотик, сам синтезировал, на базе опия, он, кстати,
— Еще дай! Дай! Ты слышишь, дай еще!
— Дам. Дам обязательно. Но через пять минут. Тут, к счастью, рядом загорелся Дом Режиссеров, на Тверской. Тебе туда — ты должен там сгореть, ты понимаешь?
— «Исчезнуть», понимаю, — Турецкий только кивнул. — А… — мысль озарила его лицо.
— Ты прав, — довольно улыбнулся Дед Мороз. — Я — Грамов, Алексей. Вы мне писали? Я пришел на встречу.
«…Пятого января, во время пожара, уничтожившего за три часа известный всей Москве Дом Режиссеров, погиб еще один случайно проходящий человек, одетый в аэрофлотовскую форму.
Этот прохожий, безусловно находящийся не в своем уме по причине то ли алкогольного, то ли наркотического опьянения, подошел к оцеплению и, показав паспорт, выписанный на имя Чеснокова Андрея Николаевича, представился следователем по особо важным делам Прокуратуры РФ Ту-редким Александром Борисовичем, после чего потребовал пустить его внутрь кольца оцепления с целью погреться. Майор милиции Маликов Н. И., командовавший оцеплением, пропустил этого прохожего внутрь кольца, утверждая, что он в прохожем действительно опознал А. Б. Турецкого, хорошо знакомого ему по совместной работе в середине восьмидесятых годов и находящегося с 1 января 1993 года в розыске. Маликов Н. И. утверждает, что пропустил А. Б. Турецкого в круг оцепления исключительно с целью погреться, так как тот был, что называется, «легко одет» для января. Одновременно Маликов Н. И. вызвал по рации машину, чтобы та отвезла А. Б. Турецкого «по назначению»…
Однако, совершенно неожиданно для окружающих, А. Б. Турецкий бросился в самое пекло пожара как раз за полсекунды до того, как рухнули перекрытия пятого этажа и, объятые пламенем, стали проваливаться вниз, сминая все на своем пути и засыпав в конце концов бушующим огненным адом все помещения бывшего ресторана Дома Режиссеров, располагавшегося на первом этаже здания.
О спасении невменяемого следователя не могло быть и речи.
Как нам сообщили уже 6 января днем, при разборке завала на месте бывшего ресторана, под балками, в самом центре пепелища были найдены две форменные пуговицы аэрофлотовской формы…» (По материалам «МК»— газета «Московский комсомолец» от 7 января 1993 года.)
3
Очнувшись на другой день утром, Турецкий был потрясен полным отсутствием похмелья и болей.
От вчерашних событий осталось одно воспоминание — огонь, опасность, треск, грохот. И наконец опять большой глоток из пузырька. Потом все стало настолько прекрасно, что он забылся.
А вот теперь, проснувшись, он ощутил себя спросонья свежим, молодым, сильным, абсолютно здоровым человеком, лишенным страхов, тревог и предвзятостей. Дивное чувство!
Проснулся Турецкий от того, что его ударили плеткой.
— Где я? — не понял Турецкий и тут же пожалел об этом.
— Новенький?! — удивился сосед слева и, подскочив к Турецкому, сначала потряс его за плечи, а потом, с короткого взмаха, дал по роже твердо, как молотком, и, насладившись реакцией, гикнул на весь барак: — Новенький!!
Турецкого били все, он не успевал даже закрываться, били одновременно и по очереди, не жалея, от души, пока сквозь толпу не пробился к Турецкому дряхлый старик.
— Бросьте, хлопцы, — сказал старик, — хватит с него.
Старик протянул Турецкому черпак и грязное, драное полотенце:
— Оботрись-ка.
Лицо у Турецкого распухло и налилось, глаза закрывались сами собой. На ощупь он взял тяжелый черпак и тут же бросил.
Черпак был раскален. Старец визгливо заохал, изображая всему бараку, как больно Турецкому.
Турецкий стоял, невыносимо страдая от того, что не может закрыть опухшее лицо обожженными руками.
— Бич! Бич идет! — раздался в бараке смертельно испуганный голос.
Народ рассыпался как горох, давая простор и дорогу.
Бич, здоровенный мужик с отвратной рожей и огромным кнутом в руке, мгновенно заметил Турецкого.
— О-о, новенький?
Толпа боязливо завздыхала: утвердительно и подобострастно, на разные голоса.
— Запрягай! — скомандовал Бич, указывая кнутом на Турецкого.
Тут же трое подхватили Турецкого и потащили вон из барака — запрягать полуразвалившуюся бричку.
Хомут на шею, мундштук в зубы, уздечка, вожжи — все мгновенно. Рядом с ним, Турецкий успел заметить, запрягали еще одного.
Сев в бричку, Бич потянул за одну из вожжей, вывернув Турецкому голову набок, чтобы, наверное, видеть лицо собеседника.
— Ну, — спросил он, — ты хотел начать новую жизнь? Прекрасную, удивительную? — Бич медленно отвел руку с кнутом назад и вытянул им Турецкого поперек спины: — Поше-е-ел!!
Бричка сорвалась как шальная.
Шли рысью.
Когда дорога покатилась под уклон, Турецкий слегка повернулся к соседу:
— Давно здесь?
— Шестой день. С Нового года. Откуда сам-то?
— С Москвы. С Пушкинской площади. С пожара, — мундштук в зубах ужасно мешал разговаривать.
— А я с Калуги. Земляки.
— Пил чего? Перед этим-то.
— «Пил чего»… — передразнил сосед. — Спроси: чего не пил.
— А инженера Грамова знаешь?
— Нет, не знаю. Ты тоже из дурдома?
— Нет, сказал же, с Пушкинской. Я из дурдома убежал.
— Я тоже убегал.
— А где мы, ты не знаешь?
— Не знаю где, но чувствую — попали.