Чекистские были
Шрифт:
Увидев форму и знаки различия, Захаров с деланным изумлением произнес:
— Ух ты! Крупная птица перед нами.
Выдержав короткую паузу, он протянул мне бланк протокола допроса, предлагая записывать показания арестованного.
— Назовите свои настоящие имя, отчество и фамилию, откуда вы родом, где жили, чем занимались и как оказались в Польше, — обратился Захаров к задержанному.
Тот молчал.
— Когда вы были переброшены на нашу территорию? О ваших контактах с польской разведкой мы знаем.
«Откуда все знает Захаров?» — Я не переставал удивляться.
После получасового допроса шпион был отправлен в камеру. Меня разбирало любопытство: где Захаров узнал о связи этого человека с польской разведкой?
— Ничего я не знал, — неожиданно для меня очень серьезно проговорил Захаров. — Видишь ли, несколько фактов подсказали мне, что это не вор, а шпион. Его бредни об ограблении кассира шиты белыми нитками, а два пистолета, липовый паспорт и удостоверение, которые мы еще отправим на экспертизу, очень подозрительны.
Захаров взял у меня протокол допроса, внимательно прочитал его.
— Он назвал свою фамилию, возможно, правильно. Был в шоковом состоянии, — продолжал Захаров. — Узнай, значится ли в розыске такая фамилия.
Я позвонил в угрозыск. Мне ответили, что есть такая фамилия, все сходилось: имя, отчество, год рождения. Два года назад этот человек работал в одном из городов Урала. Там совершил уголовное преступление, был осужден на пять лет строгой изоляции, но по пути к месту заключения ему удалось бежать.
Мой начальник был очень доволен, в его глазах светились веселые огоньки.
— Сделаем перерыв на обед, а потом продолжим допрос.
Во второй половине дня задержанный во всем признался. В ту же ночь после доклада начальству в Центр была отправлена подробная телеграмма-донесение о задержании агента иностранной разведки. На следующий день поступило распоряжение отправить арестованного в Москву.
МЕДНАЯ СТАТУЭТКА
В батумский порт почти ежедневно приходили иностранные танкеры, и несколько их всегда стояло под наливом у нефтеперегонного завода. Команды этих судов спускали на берег, и некоторые из моряков своим поведением привлекали наше внимание.
В один из дней со ставшего под налив английского танкера сошел второй помощник капитана. На его обязанности лежали деловые переговоры с нефтесиндикатом.
В тот день помкапитана, побродив по городу, поплутав из улицы в улицу, оказался перед кирхой. Он постоял перед ее закрытыми на большой висячий замок дверьми, обошел ее ограду, несколько задержавшись у задней калитки, через которую можно было попасть за ограду — к дому пастора, тоже пустому и запертому. В том, что иностранный моряк мог заинтересоваться кирхой, ничего удивительного не было: он мог быть верующим, желать посетить церковь… Вскоре иностранный моряк вернулся на свое судно.
Было часов одиннадцать вечера, когда он вновь оказался у кирхи. Пройдя к задней калитке и убедившись, что она не заперта, вошел внутрь ограды и подошел к небольшой двери, ведущей к алтарю, через которую обычно входил пастор. Орудуя каким-то инструментом, он быстро открыл дверь и скрылся внутри. Наблюдающий за ним чекист сообщил нам в управление о действиях иностранного моряка, мы приказали его пока не задерживать, а только наблюдать за ним.
Наблюдавший сообщил, что моряк пробыл в кирхе не более пятнадцати-двадцати минут. При нем не было никаких вещей, кроме тех, какие он мог, например, унести в кармане. К тому же нам было известно, что в кирхе нет никаких ценностей.
Мы долго раздумывали над таинственным ночным посещением иностранцем кирхи, а утром узнали, что тот же моряк, сойдя с танкера, направился на батумский маяк, находящийся невдалеке от центра города, между пассажирской пристанью и водной станцией. Смотритель маяка, хорошо известный нам человек, не вызывавший никаких подозрений, сообщил, что моряк говорил на ломаном русском языке и хотел увидеть смотрителя. Узнав, что тот смотритель уже умер лет пять назад, иностранец поспешил уйти.
Какая связь могла существовать между прежним смотрителем маяка и этим английским моряком? Как всегда в таких случаях, мы обратились к архивным делам и быстро установили, что умерший смотритель маяка, в прошлом кондуктор царского военного флота, незадолго до начала первой мировой войны 1914–1917 годов вышел в отставку и получил по выслуге лет место смотрителя батумского маяка. Во время службы во флоте он состоял в подпольной большевистской организации, существовавшей на боевых кораблях Черноморского флота.
Но вот в начале 1925 года из Москвы в Батуми прибыл товарищ, в прошлом матрос Черноморского флота, член подпольной большевистской организации. В лице смотрителя маяка он узнал провокатора, агента царской охранки, заброшенного в подпольную матросскую организацию. Когда о предательстве смотрителя стало известно организации и было вынесено решение покончить с провокатором, охранка сумела его спрятать — демобилизовать и укрыть в Батуми, где в годы 1919— 1922-е, то есть во времена иностранной интервенции и власти грузинских меньшевиков, он продолжал свою предательскую деятельность, сотрудничая уже с английской разведкой.
Смотритель маяка был арестован Батумской ЧК, но к тому времени он был уже очень стар и болен. Продолжать следствие оказалось невозможным, из внутренней тюрьмы он был переведен в больницу, где вскоре умер.
Новый смотритель сообщил нам, что, принимая маяк, он видел там дочь прежнего смотрителя, совсем молодую девушку. Забрав некоторые вещи отца, она куда-то ушла. Где теперь она? Последние пять лет ее в Батуми никто не видел.
Загс в те первые годы советизаций только начал свою работу, к тому же гражданские браки по советским законам не пользовались популярностью среди значительной части батумских обывателей, прибегавших с большей охотой к церковному бракосочетанию. В Батуми действовала небольшая православная церковь. Мы пошли к ее священнику; установили, что дочь маячного смотрителя, которой ко времени наших поисков было двадцать два года, в 1925 году, оставшись круглой сиротой, вышла замуж за грузина и взяла его фамилию. Мы узнали, что муж ее был преуспевающим батумским портным.
У молодой двадцатидвухлетней женщины был грудной ребенок. Мы не стали вызывать ее в управление, а пошли к ней домой. Стараясь не пугать и не волновать молодую мать, мы объяснили ей причину своего посещения, сказав, что нуждаемся в ее помощи — просим вспомнить кое-что об отце. Мы были уверены, что старый провокатор не посвящал дочь в свои преступные дела, но кое-что она могла видеть, слышать. Человеком она оказалась совершенно неискушенным, бесхитростным. Будучи еще девочкой, она не раз видела появлявшихся у них в доме неизвестных ей людей, среди которых были и иностранцы, все они сдавали отцу на хранение какие-то ценности, обычно золотые монеты и иностранные кредитки. На вопрос о том, были ли у отца знакомые из числа английских военных, оккупировавших одно время Батуми, она сказала, что один англичанин в военной форме иногда приходил к отцу. Он был интересен собой. Но ничего очень примечательного она о нем не запомнила. Разве что какую-то медную статуэтку, которую он зачем-то показывал отцу.