Человечность
Шрифт:
Уяснив, что на большее рассчитывать нечего, новобранцы принялись мыться.
— Веселей, ребята! — покрикивал Переводов, нахлестывая себя веником, чтобы согреться. — Веник — оружие новобранца!
Наконец дали воду. Она потекла, как в мирное время, — весело и напористо. Настроение в банной сразу поднялось.
— У кого мыло? Мыло у кого?! — упорствовали наивные, а самые разумные из моющихся помалкивали, довольствуясь тем, что у них есть.
Ляликов размашисто натирался мокрыми ладонями, Бурлак прочно закрепился под душем, легко отбрасывая от себя посторонних.
— Не то, конечно, — говорил отплевываясь, — но
— Помылись? А ну вылетай, сейчас четвертый взвод впущу! — лихо распорядился сержант и загремел тазами. — Дай сюда! Сюда, говорю!
Новобранец поспешно выливал на себя воду, часть которой доставалась сержанту. К концу процедуры сержантские кальсоны настолько отсырели, что держались на нем с трудом.
— Выходить в ту дверь! Чего глаза выпучил? Туда, говорю? Вещи? Там! Прекратить болтовню! Шагом марш!
Так закончилась полная неожиданностей первая армейская баня Женьки Крылова. Надевая свежее белье, брюки и гимнастерку, он подумал, что раньше он не умел по-настоящему ценить простые вещи, казавшиеся ему само собой разумеющимися. Например, обыкновенную покровскую баню, где было жарко и сколько угодно любой воды. А из таких вещей, как теплая баня, и складывалась мирная жизнь. Жизнь без войны — это когда все нормально, и человек не замечает это нормальное. А вот свою первую армейскую баню Женька, наверное, запомнит. Она тоже нормальна — для войны. Из бани выходили уже не штатские люди, не новобранцы, а красноармейцы в новом обмундировании. И не в ботинках с обмотками, а в кирзовых сапогах.
По дороге теперь шли серые колонны бойцов. Женьке Крылову было непривычно легко, словно вместе с гражданской одеждой он сбросил с себя все, что связывало его с прошлым. Казалось, уже давно была его первая армейская ночь в Раменском — на холодном школьном полу, а за ней неуютные ночи в деревне. Теперь Женьке было тепло и уютно, и его не тревожило, где он будет ночевать. Взвод новобранцев превратился в воинское подразделение, и у Женьки Крылова будет и ночлег, и какая-то иная жизнь.
4
В СТРОЮ ТОВАРИЩЕЙ
В тот же день десантный батальон переселился в казармы на крутом берегу Москвы-реки. Отсюда взгляду открывались широкие дали. Темнели леса, лента воды, извиваясь, уползала в голубоватую дымку, туда, где, тоже на берегу Москвы-реки, раскинулась старая Покровка.
Отныне взводная жизнь протекала на виду у других взводов и командиров — строже и официальнее вел себя Курочкин. Укрепился распорядок дня, каждая минута была на счету.
По утрам звуки горна спугивали тишину. В считанные секунды роты покидали казарму, и берег реки оживал от сотен голосов. В ритмичном пульсе батальона Женька Крылов почувствовал что-то устойчивое, властное — оно требовало от него такой же устойчивости в мыслях и поступках.
Возвратившись с физзарядки, красноармейцы выравнивали на нарах соломенные матрасы, потом умывались, становились на утренний осмотр.
Политзанятия теперь проводил Добрынин. Взводы размещались в казарме — на скамьях и по краям нар. Стоя перед добровольцами, политрук говорил о событиях на фронте, о традициях русской и советской армии, о мужестве защитников Москвы, Ленинграда, Одессы и Севастополя, о необходимости подчинить личные интересы защите родины, о товариществе, взаимопомощи, умении воевать. Он подолгу задерживал внимание на отдельных
— Что такое героизм? — Добрынин оглядывал притихших добровольцев.
— И дети знают: герой бросается на танк со связкой гранат, идет на таран, когда кончаются боеприпасы, жертвует собой ради спасения товарищей. Но героизм не исчерпывается такими броскими поступками — гораздо чаще он незаметен, неэффектен…
Его слова заинтриговывали Женьку Крылова, наполняли ожиданием открытий, и на первых порах он разочаровался в своих предположениях, слыша, что речь шла о самых прозаических вещах.
— Героизм, — продолжал политрук, — это умение преодолевать страх, усталость, голод, холод, это способность в любой обстановке сконцентрировать все свои помыслы на выполнении солдатского долга. Тогда ты сможешь встать во весь рост и бросить гранаты в танк…
Вскоре Женька Крылов осознает, что в словах комиссара было вскрыто самое главное, самое трудное. Научиться строю, усвоить уставы и оружие еще не значило стать солдатом. Гораздо сложнее победить себя, но политрук указывал именно этот путь. Такую высоту Женьке одолеть будет непросто: он — фантазер, весь в порывах, не то, что Саша, Писецкий, Грачев или Бурлак…
Осуждая себя, он стискивал зубы и тянулся за товарищами, стараясь ни в чем не отставать от них, но ощущение собственной легковесности еще долго не покидало его.
Тут же, на нарах, делили сухари и завтракали. Потом взводы вытягивались по дороге к лесу, окрестности оглашались песнями гражданской войны — под их ритм мужал десантный строй. Пели и новые, особенно «Катюшу». Тогда Женька вспоминал одно и то же утро в пионерском лагере: мальчики и девочки в красных галстуках, взявшись за руки, шли по тропинке между вековых сосен и пели — Женька тоже пел и мечтал о будущем. Не об этом ли? Вот шагают солдаты в серых шинелях, мерно покачиваются плечи, взмахивают руки. Тридцать шесть человек как один. Курочкин уже не оглядывается… не суетится, ничто не мешает Женьке вспоминать давнюю тропинку, мальчиков и девочек в красных галстуках. Прошлое и настоящее слились, Женьке Крылову снова уютно шагалось в такт знакомой мелодии:
Пусть он землю сбережет родную, А любовь Катюша сбережет…Он уже знал: это спокойное чувство удовлетворения вызвала у него монолитность строя, локоть товарищей, прожитые вместе с ними трудные дни…
Лес поглощал солдатские колонны, окутывал тишиной. Здесь, среди старых елей, добровольцы провели немало дней и ночей, постигая основы лесного боя. Ходили по азимуту, определяли без компаса стороны света, перебегали от дерева к дереву, переползали через просеки, брали «языка»…
Этот лес преображался у них на глазах. Исчезало зимнее оцепенение, деревья стряхивали с себя снег, свежели красками, становились легкими, молодыми. Бархатная зелень покрывала лесные поляны, солнечные блики заплясали на потеплевшей земле.
Лежа где-нибудь на опушке, Женька Крылов слушал задумчивый лесной шум и уносился в мыслях далеко-далеко, откуда его возвращала назад команда Курочкина. Женька вставал, настоящее опять приковывало его к себе, он делал короткие перебежки, полз по-пластунски. Каждый день что-то повторялось и что-то узнавалось впервые, но каждый день был одинаково труден.