Человечность
Шрифт:
— Как ты думаешь, Шубейко, надо отправить Седого в роту или нет?
— Нет, товарищ майор.
— А ты, Слепцов?
— Нет.
— И я думаю, нет, — сказал комбат. — Спасибо. Вы подарили нам праздник.
Он совсем не по-военному положил руку на плечо Седому:
— Начштаба, освободи ребят в пятницу и субботу. Не возражаешь, комиссар?
— Выиграть бы…
— Да мы!..
— Ну-ну, — охладил их пыл комбат, — а выиграть не мешало бы.
Оставшись одни, ребята окружили Седого, заслуженно признав его капитаном.
Вместо одного дня футболисты получили два. Решение комбата
В сложной системе военного воспитания футбольный матч был одним из многочисленных средств, влияющих на чувство гордости своей частью. Конечно, хорошо бы победить в этой игре, но и первый батальон готовился к ней, а в нем тоже свои Седой, Шубейко, Миронов и Грунин. Тут уж как получится. Конечным результатом матча должно быть ощущение причастности к авиадесантной бригаде.
Футбольную площадку оборудовали саперы. На воротах навесили маскировочную сеть, вдоль поля, с обеих сторон, протянули рядок скамей.
Оба батальона начали подтягиваться к стадиону за полчаса до свистка судьи. Наверное, никогда еще этот уголок у Москвы-реки не слышал такого песенного разноголосья.
Для Женьки Крылова этот день был особым, праздничным. Армейская служба высвободила в нем энергию, долгое время на находившую себе выход. Он играл легко, изобретательно и, к радости сослуживцев забил решающий победный гол…
К казармам батальон возвращался сомкнутой колонной. Женька Крылов еще не стоял в такой массе бойцов. Сотни голосов слились в один мощный поток:
Пускай фашисты мечутся и в панике дрожат — Мы нервы их испробуем на лезвии ножа! Мы немцев бьем без промаха, Идем всегда вперед — Воздушная, десантная Нигде не пропадет!..На первый взгляд, ничего особенного не произошло: рядовое воскресенье, импровизированный футбольный матч, возвращение в казарму, где завтра по звуку утреннего горна опять начнется будничный день. Но это лишь казалось, что ничего не произошло. Подобно деревцу, зазеленевшему на новом месте, в эти майские дни Женька Крылов врастал в армейскую жизнь. И не он один, а каждый из добровольцев. А прожито лишь два месяца. Вчерашние новобранцы уже почувствовали твердую поступь батальона, но не затерялись в массе людей. Армия цементировала человеческую личность, укрепляла в ней все коллективное, стойкое. Сама служба вносила в жизнь добровольцев особый смысл: они готовились пойти в бой против фашизма.
Цели важнее этой не существовало. Она придавала армейским будням праздничный колорит, укрупняла характеры, делала их
5
ШКОЛА ПОД ПОДМОСКОВНЫМ НЕБОМ
В мае батальон переехал в лагерь. Потребовалось всего полдня, чтобы среди леса вырос целый городок брезентовых палаток — четкий квадрат, рассеченный улицами, прямыми, как стрела.
Лес стал новым домом для добровольцев. Он давал им приют днем, палатка принимала их на ночь. Случалось, они несколько суток проводили вдали от лагеря. Тогда они спали на земле, завернувшись в шинель.
Но чаще их будил лагерный горн. Взвод выбегал на дорогу. Лес был полон прохлады, в низине и над канавой с ручьем висел туман. Кроны деревьев причудливо выступали из молочной пелены, будто протыкали ее своими вершинами. Начинался день, долгий, трудный, влекущий добровольцев дальше по их пути.
После завтрака Курочкин лесными дорогами уводил взвод от лагеря, останавливал где-нибудь на опушке, объявлял тему занятий. Чаще всего отрабатывался наступательный бой. Курочкин отдавал приказ, взвод рассыпался в цепь, залегал — на несколько мгновений переставала ощущаться тяжесть солдатского снаряжения. Женька устраивался поудобнее, закрывал глаза. Ему хотелось, чтобы Курочкин говорил, говорил, но следовала команда — Женька вскакивал, перебегал вперед, плюхался на землю, отползал, как положено, в сторону, снова вскакивал и бежал дальше. После атаки Курочкин указывал на допущенные взводом ошибки и возвращал всех на исходную позицию: атака повторялась. К лагерю Женька подходил, еле передвигая ноги. Обедать…
У палаток добровольцев ждал сержант Боровичок, тот самый белобрысый парень, который когда-то так четко организовал омовение новобранцев. С той поры Женька Крылов не раз мылся в бане, но путь из банной в предбанник уже никогда не был таким стремительным, как в памятный первый день.
На занятиях Боровичок бывал нечасто, зато он был незаменим при построениях, в караульной службе или во время прочих работ, где можно было бы распоряжаться. Здесь он представал во всем блеске безупречного строевика.
Чуть вытянув шею, он расхаживал перед строем, зорко вглядываясь, не было ли каких отклонений от нормы. Если не было, он запросто находил их.
— Ляликов, подтяни ремень! Ты что — на колхозном собрании? Пузо отрастил!
Справедливости ради следовало сказать, что Ляликов никогда не страдал вышеупомянутым излишеством. Скорее, наоборот: от своих собратьев он отличался полным отсутствием какого бы то ни было живота. Ремень у него провисал оттого, что не мог держаться на положенном месте, так как этого положенного места у Ляликова и не было. Женька уже приготовился услышать из уст своего коллеги неподражаемое «Цыц, паршивец!», но Ляликов, сочувственно глядя на Боровичка, цеплял ремнем за какую-то тазовую кость и устранял конфликтную ситуацию, разом превратившись в гигантского шмеля.
— Что это у тебя на голове? — отчитывал Боровичок Ванюшина.
Тот поспешно ощупывал пилотку, решив, что второпях надел ее звездочкой назад.
— Пилотка, товарищ сержант.
— Р-разговоры! Когда я говорю — надо молчать, а когда я спрашиваю — надо отвечать! — Боровичок непроизвольно переходил от прозы к стихам. — Ясно, третий взвод?
— Ясно, — соглашались несколько человек.
— Ясно, третий взвод?
— Ясно! — отвечало полвзвода.
— Ясно, третий взвод?
— Яс-но!..