Человечность
Шрифт:
К крыльцу подошли Ляликов, Переводов и Ломатин.
— Моемся, родные? — трагическое лицо Ломатина озаряла улыбка. — Заберусь на верхнюю полку…
Эта волнующая картина становилась забавной.
— Жаль, Курочкина не будет, — подключался Женька.
— Ну и что?
— Веничком бы тебя похлопал.
— Говорят, в предбаннике голых выстраивают по ранжиру и заводят повзводно, — подкинул проблему Переводов. — Командиры, конечно, вперед.
Переводовская проблема вызвала такое веселое оживление, что некурящий Бурлак не выдержал одиночества и вылез из дома на крыльцо. В руке у него был березовый веник. Не обращая внимания на реплики, посыпавшиеся на
Грачев, ошеломленный собственным промахом — о венике-то он и не подумал! — последовал примеру Бурлака, а вслед за ним полотделения, а потом полвзвода обзавелись вениками с ровными ручками. Третий взвод готовился к бане всерьез.
Наконец, появился Курочкин и повел подчиненных к середине села, где располагалась кухня и батальонный штаб.
Вскоре под машинкой парикмахера на снег полетели челки, польки, боксы и прочие взводные шевелюры. Вьющиеся русые Женькины волосы смешались с жестким, как проволока, ежиком Грачева, а сверху на них уверенно наступил кирзовый парикмахеров сапог сорок четвертого размера.
Со стрижки началось перевоплощение новобранцев в красноармейцев. Для Женьки Крылова этот день был вдвойне примечателен: наконец-то пришло письмо из дома. Оно и обрадовало его, и ослабило его защитные силы. Он еще не знал, что и бывалый солдат читает письмо из дома со смешанным чувством радости и грусти. Только он умеет управлять своими эмоциями, а Женька лишь начинал свой солдатский путь.
«… о нас не беспокойся, живем хорошо, — писала мать. — Я поступила на почту, теперь разношу письма, а после обеда прихожу домой, чтобы Шура не была одна. Только горькая, сынок, эта работа, вернусь, наверное, на завод. Приходили Костя и Миша, а Паша не приходил. Я дала им твой адрес. Шуре я сшила к весне пальто, а ботики ей дед Сергей заклеил. Картошка у нас есть, книгу Шура вслух читала…»
«… береги себя, сынок, не простужайся. Пиши нам чаще, мы очень обрадовались, когда получили твое письмо. А вечером мы ждем, что ты постучишь в окно…»
Женька сунул письмо в карман. Захотелось увидеть Сашу. Они встречались только раз — оба приходили на кухню за обедом и успели обменяться лишь несколькими словами. Все-таки служба разделила их, поставила между ними других людей. Иначе, конечно, и не могло быть, а жаль.
Вторая рота потянулась в город. Старший лейтенант Ботов и политрук Добрынин, стоя сбоку дороги, приглядывались к марширующим взводам. Шли новобранцы бодро, сапоги, ботинки, валенки с калошами усердно печатали шаг. Второй взвод мало чем отличался от первого, зато третий сугубо банным видом бросался в глаза.
Заметив, что политрук улыбнулся, командир роты истолковал его улыбку как свидетельство единодушного понимания ситуации.
— Младший лейтенант, остановите взвод!
Курочкин выскочил вбок, как ошпаренный:
— Взво-од, стой!
— В баню, значит… — Ботов подошел ближе. Видно было, что он затруднялся в выборе слов. Эта еще наполовину штатская публика немного смущала его. Ну, а веники-то — срамота… Ему хотелось приказать, чтобы их выбросили вон, но новобранцы смотрели на него с подкупающим доверием, и он заколебался. Они и не догадывались, какой замысел волновал командира
— Попариться?
— Попариться, товарищ командир, — охотно отозвался Бурлак и почесал у себя под полушубком. То ли этот жест повлиял на ротного, то ли на него произвела впечатление основательность, с какой взвод приготовился к бане, — Ботов ограничился реформами:
— Убрать веники внутрь строя. Продолжать движение!
Взвод двинулся дальше.
— Ты любишь попариться, политрук? — спросил Ботов.
— Люблю. А ты?
— Тоже.
Они засмеялись. Первое взаимное «ты» сломало между ними ледок.
Оба почувствовали, что довольны друг другом.
Солнце заливало землю светом и теплом. Журчали ручьи, знакомо пахли мокрые ветлы вдоль дороги, снег на полях уплотнился, просел, местами обнажились черные пролысины, около которых важно расхаживали грачи. Весна всегда радовала Женьку Крылова, она и теперь сулила ему добрые перемены. Даже в баню приятно было шагать по весенней дороге. Ничто не отвлекало, не мешало мечтать. Курочкин помалкивал. И его, наверное, увлекла вдаль мысль о родном селе, и он — всего-навсего человек.
Женькины мечты утрачивали прежний размах, становились конкретными. Он представлял себе, как вместе с Сашей вернется в Покровку, пойдет по знакомым улицам…
— Взво-од, стой!
Приземистое здание из красного кирпича. Первая Женькина армейская баня.
В предбаннике распоряжался длинноногий белобрысый парень в кальсонах, подвернутых снизу.
— Принимай третий взвод, сержант!
— Есть! А ну раздеться! — голос у сержанта был резкий, въедливый. — Снять с себя все!..
— А я в пиджаке хотел мыться!
— Га-га-га!
Сержант хладнокровно переждал вспышку бурного веселья:
— Больше будете орать — меньше времени останется на баню! Все снять и связать в узел. Что в карманах — сложить сюда, на стол. Кто не сделает, пусть пеняет на себя!
— А мыло с мочалочкой будут? — поинтересовался Бурлак, но сержант не удостоил его ответом и распахнул дверь в банную:
— Кончай мыться! Сейчас третий взвод впущу!
Ответом ему был возмущенный рев второго взвода, принимавшего банные процедуры. Сержант не дрогнул и решительно вторгся внутрь банной. Минуты через две он снова появился в дверях — победа стоила ему мокрых кальсон.
— Третий взвод, готов? — под ногами у него натекала лужица.
— Парок, солдатик, ничего? — осведомился Бурлак, сияя округлой физиономией.
— Парок?! — глаза у белобрысого выпучились от гнева. — Будет тебе и парок!
— А мыло с мочалочкой?
— И мочалочка. А ну заходи! Быстро!
В банной стоял полумрак. Женька с некоторой опаской шагнул по скользкому полу, заметил таз и завладел им. По иронии случая тазы достались новобранцам без веников, а с вениками прямиком направились к парной, рассчитывая найти в ней все удобства и не подозревая, что дверь в нее наглухо перекрыта горбылем. Ошеломленные неожиданностью, они бросились искать тазы, но их уже не было. Однако и с тазами радовались недолго: наливать в них все равно было нечего, из кранов текла струйка не толще карандаша. При всей своей резвости Женька оказался в очереди четвертым, а за ним выстроились еще пятеро.