Человечность
Шрифт:
С чем сравнить эти минуты, когда каждое мгновенье уносит кого-нибудь из близких, каждое отпечатывается в памяти, а собственная жизнь, тоже готовая оборваться в любой миг, вмещает в себя все ушедшие жизни, все, что было связано с ними, — дороги, надежды, воспоминания, мысли?… Вышегор не уехал в Раменское, остался здесь, и они остались. У них даже не будет могил, и никто не узнает, где и как они пали. А пали оба одинаково честно, как жили. Их долго будут ждать — одного в Ленинграде, другого — в Омске. Они немало успели сделать, но не успели сделать больше: одному было тридцать пять,
Вышегор повернул к зарослям. Он не сомневался, что найдет там людей. Дальше их поведет он.
— Старшина, пулеметчики вернулись, — сообщил Седой.
— Всех сюда.
Подтянулись оба отделения. Последним с пулеметным стволом на плече шел Лагин. Он тяжело дышал: эти несколько минут потребовали от него всех сил.
Непросто возвращаться туда, где мертвые и неизвестность. Саша Лагин невольно вспомнил старшину-санинструктора и санитаров, отправившихся на поле боя за ранеными и не вернувшихся назад. Теперь та же участь грозила ему. Преодолевая слабость, он поднялся наверх, в голове у него тупо пульсировала боль.
— Светает… — проговорил идущий за ним боец. По голосу Саша узнал Ляликова.
Нельзя было терять ни минуты. До того места оказалось не так уже близко. На полпути Саша перевел дух.
— Немцы… — предупредил Малинин. Он был третьим.
Собравшись с силами, Саша бросился вперед, и, когда он плюхнулся на землю рядом с пулеметным стволом, он подумал, что уже не сможет встать на ноги.
— Станок!.. И ленты!.. — только теперь Саша заметил, что Малинина с ними не было.
Путь назад был так же долог и труден. Уже достигнув зарослей, Саша решил, что судьба покровительствовала ему. Рядом устало дышал Ляликов. Эти пять минут сблизили их больше, чем пять минувших месяцев.
— О Крылове что-нибудь знаешь?
— Нет.
Малинин был с красноармейцами Жомова.
— Бери, — Саша показал на пулеметные коробки.
Начали спуск вниз.
4
ДНЕМ БЫЛ ВЗВОД
Занимался серый рассвет. Из-за горизонта, еще невидимое, спешило солнце. Вышегор в последний раз оглядел полоску степи и пошел вперед, за ним вытягивалась цепочка настороженных людей. На опушке он пересчитал их: двадцать девять человек. Последними шли пулеметчики. Лицо у Лагина было бледное, на затылке сгустилась кровь.
— Наклонись-ка, — Вышегор смочил бинт спиртом из фляги, протер рану, потом перевязал ее.
— На «максиме» не работал.
— Поработаешь…
В лесу было прохладно и тихо. После нервного напряжения наступила разрядка: шли вяло, убаюкиваемые тишиной. Сквозь полудрему Саша улавливал шелест листвы и беспокойный птичий писк. «Тоже опасаются…» — подумал, борясь с наплывающей на него тошнотой.
Показалась противоположная опушка, за ней светлело поле переспелой ржи. Вдоль опушки неторопливо полз мотоцикл — виднелась лишь каска, напоминающая большого неуклюжего жука. Мотоцикл удалялся, оставив позади себя терпкий запах отработанного
День вставал хмурый — из-за облаков едва проглядывало солнце. Глухо шумел лес, уныло раскачивались сморщенные колосья, тревожно перекликались птицы. С опушки далеко была видна неровная степь. Пригодные участки засеяны рожью, солдатские сапоги и гусеницы танков оставили в ней множество следов, образовали дороги и тропинки, а то и мяли все вдоль и поперек.
Путь преградила линия связи — пять шнуров, от тонкого красного до толстого черного. Красноармейцы осторожно переступали через них, машинально ускоряли шаг.
В лощине Вышегор остановил передних, подождал, пока подтянутся остальные.
— Четверо с ножами — ко мне!
Вышли Прошин, Седой, Лагин и Ляликов, за ними, без кровинки в лице, шагнул Малинин.
— Я утром не мог… испугался…
— Лагин и Ляликов — к пулемету! Еще один!
Малинин в растерянности стоял на месте. Видно было, что уже раскаивался в своем поступке.
Вышел голубоглазый паренек, шмыгнул носом:
— Я, товарищ старшина, Шуриков. Нож у меня есть.
Вышегор поморщился: один другого стоил. Но у мальчишки был ясный, понимающий взгляд, и старшина почувствовал доверие к пареньку.
— Вырежем метров по пятьдесят. Вы слева, а вы справа. Концы оттянуть к лесу, вырезки принести сюда: спрячем. Ясно?
— Ясно, товарищ старшина, — ответил за всех Шуриков.
— Возьми мой, — Саша протянул Малинину нож.
Пятеро ушли назад в поле. Потянулись минуты тревожного ожидания.
От земли, покрытой жесткой травой, веяло сухостью. За ночь степь не посвежела, а теперь она затаилась, полная тягостных предчувствий. Саша беспокойно лежал у пулемета: болела голова, во рту пересохло, на теле выступила соль. Рядом ворочался Ляликов. В небе над ними кружил ястреб, за лесом гудели машины, в кустах стрекотала сорока. Наконец, группа возвратилась.
— На, Саш… — Малинин отдал нож.
Глаза у Лагина потеплели, и Малинин увидел, что прощение получено. У него отлегло от сердца: Лагин, оказывается, как Грачев…
Неподалеку затрещал мотоцикл. Вышегор, Седой и Прошин опять скрылись во ржи. Потом протрещало несколько очередей, и все трое вернулись назад. Теперь и у Седого был немецкий пулемет.
Взвод быстро уходил вниз по лощине. Она углублялась, суживалась в овраг.
Глухие многокилометровые зеленые балки… Природа будто возмещала безжизненную окаменелость степных пустынь этим буйством трав, кустарников и деревьев. Идущий впереди исчезал в зелени, словно проваливался сквозь землю.
— Товарищ старшина, свои! — предупредил сверху дозорный. Навстречу уже выходили двое мужчин средних лет и рыжеватый парень лет двадцати. Все без касок, в видавших виды гимнастерках.
— Наконец-то свои! — улыбнулся красноармеец с давно небритым, цыганским лицом. Другой, высокий и худощавый, молча приглядывался к Вышегору.
— Кто такие?
— Бронебойщики, — ответил худощавый. — Закурить нет? За деревом лежало противотанковое ружье.
Все трое свернули по цигарке, забыли о Вышегоре.