Человек с железным оленем
Шрифт:
Велосипеду он предназначал роль якоря: якорь маленький, а держит большое судно.
Испытать "технику" пришлось только однажды. Сработала она, правда, несколько по-иному: велосипед застрял рамой между краями трещины, а Глеб, мотнувшись маятником между трехметровыми ледяными стенками, повис над водой. Опомнившись, он в несколько приемов выбрался по веревке наверх. Вряд ли необходимо говорить здесь о его переживаниях.
***
Через месяц после выхода из Русского устья велосипедист увидал скалистый массив острова Четырехстолбового, одного из южных в группе Медвежьих. На его восточном берегу возвышаются четыре гигантских камня, вытесанных ветрами и морозами из гранита. Проезжая вблизи крайнего "столба", спортсмен на высокой, свободной от снега площадке заметил необычные предметы: корабельный топор, четыре фарфоровые чашечки и бутылку — традиционный конверт морских следопытов. Внутри белела бумажка с ясной надписью крупными латинскими буквами: "Амундсен".
Около острова в 1924–25 гг. провело десять месяцев экспедиционное судно Руала Амундсена "Мод" под командованием известного норвежского ученого и мореплавателя профессора Харальда Свердрупа. Вещи, по-видимому, принадлежали этой экспедиции. Любопытно заметить, что именно в то самое время, то есть весной 1931 года, когда советский спортсмен Травин рассматривал находку на Четырехстолбовом, Харальд Свердруп готовил в США подводную лодку "Наутилус" к первому в истории подводному арктическому плаванию. Экспедиция, увы, оказалась неудачной. "И разве не может случиться, что следующая подводная лодка, которая сделает попытку нырнуть под полярные льды, будут принадлежать СССР!" писал несколько позже этот выдающийся полярный исследователь. Он оказался прозорлив. В конце 1958 года в Баренцовом море, то есть почти в тех же водах, где плавал "Наутилус", успешно работал первый в мире советский научно-исследовательский подводный корабль "Северянка"…
Глеб не тронул находки. И, следуя обычаю, оставил там же стеклянный флакон с запиской о проделанном им спортивном маршруте.
Скатившись на морской лед, Травин продолжал путь и на второй день заметил впереди себя человека. Мир поистине тесен… Егор Щелканов был прав — человек представился как охотник с Индигирки. Приехал промышлять тюленей, сейчас проводит вокруг Четырехстолбового разведку. Промышленник был из "культурных", называл велосипедиста на "вы" и умел читать.
– Как вас сюда занесло? — удивился он — На Четырехстолбовой с Камчатки?.. Чудеса. И сейчас куда?
– На Камчатку.
– Сколько же вы проехали?
– Судя по циклометру, за семидесятую тысячу перевалило… Посоветуйте, как ближе на Колыму пройти?
– Зачем вам на Колыму? Это же громадный крюк. Следуйте прямо на Чаунскую губу, — советовал охотник. Там, на мысе Певек, открылась фактория.
При расставании индигирец, в память о встрече, подарил велосипедисту серебряную ложку, хранящуюся в семье Травиных по сию пору.
ГЛАВА 6 . ОБГОНЯТЬ ГОЛОД ИЛИ ЖДАТЬ У МОРЯ ПОГОДЫ…
ЭТОТ участок пути остался в памяти спортсмена как "голодный". Тюлени, которых он подкарауливал возле лунок-отдушин, исчезли, скверно ловилась рыба. А для того, чтобы прокормить пятерых собак, требовалось ежедневно пять-шесть килограммов рыбы, или мяса. На льду не подстрелишь оленя, не найдешь ни песца, ни куропатки. Попадались следы медведей, но идти за ними — дело почти безнадежное. Порции тюленины сокращались и сокращались. Отощавшая свора едва тянула нарты, на которых лежали велосипед, завернутая в нартовый чум одежда, боеприпасы и остатки продуктов.
Началась весенняя карусель. Вчера оттепель, сегодня проснулся — метель и на термометре минус двадцать. Это называется май. На следующий день снова тепло, над головой пронеслась на север стая уток. Куда? На землю Санникова?.. Собакам из-за сырости негде прилечь, лед, как каша, а к вечеру мороз — режут лапы о рашпиль ощетинившегося иглами снега.
Мучила жажда. Снег сползал, солонел. Донимала снежная слепота. Наконец, догадался спустить на лоб часть своей гривы. Никаких остановок. Сколько бы ни прошел, но только вперед — требовалось обогнать голод…
Нигде ни трещины, ни полыньи — сплошная, изрытая многолетними ледяными нагромождениями равнина. Это так называемый Айонский ледяной массив. От него в значительной степени зависит погода в Восточном секторе Арктики. В наши дни за состоянием льдов следят расставленные там автоматические радиометеорологические станции. Они работают по заранее заданной программе, регулярно передают сигналы о силе и направлении ветра, температуре воздуха и воды. А в 1931 году, в начале мая, на Айонском массиве вся механика, тонкая и грубая, была представлена в виде… велосипеда, а метеослужба — обыкновенным термометром, который Травин вез вокруг СССР от самого Петропавловска…
Берег открылся, когда человек уже отчаялся его увидеть. Глеб решил, что дрейфует со льдами к северу. И вдруг сильный порыв норд-оста сорвал белесую вуаль тумана — и перед взором открылся мыс, похожий на каравай. По самому его краю идет песец. Картина столь неожиданная, что Травин заподозрил мираж. Но четвероногие, по-видимому, обладают меньшей долей скептицизма: громыхнула нарта — и упряжка помчалась к земле.
Берег оказался самым настоящим, песец же — хозяином льдов, белым медведем. Зверь стоял на одной из скалистых террас и равнодушно взирал с высоты на беснующихся под берегом собак. Тут его и настигла пуля.
Глеб опустил винчестер, подождал. Выстрел удачный, второго не понадобилось. Впрочем, у него на счету вообще мало вторых выстрелов. Медведь — матерый самец: шкура от задних ног до морды вытянулась на шесть шагов.
Накормлены досыта и отдохнули собаки, запас свежего мяса погружен на нарту.
– Как думаешь, Бурый, двинемся? — мягко спросил Травин, поглаживая рукой лобастую голову вожака упряжки.
Пес неторопливо встал, потянулся и, твердо ставя на снег мускулистые, покрытые старыми шрамами лапы, направился к нарте.
…За время пути от Русского устья человек хорошо изучил характер этого мрачноватого индигирского зверя. Бурый уже в летах. Не одну тысячу километров отмахал он по льдам и тундрам. И не первый год ходит в вожаках. Ему, наверное, немало пришлось испытать на собственной шкуре. Потому он так мрачен и недоверчив, потому так решительно расправляется с каждым своим сородичем, если заметит, что тот финтит и ленится в упряжке. С коротким хриплым рыком бросается он на провинившегося, сшибает его грудью и треплет, выбирая самые чувствительные места собачьего тела. Вместе с вожаком за лентяя берутся все остальные, да так, что только шерсть летит по ветру.