Человек с железным оленем
Шрифт:
***
21 ноября Травин отмечался в Хатанго-Анабарском районном наслеге. Дальше рейс на реку Оленек. На тот самый Оленек, куда был в 1667 году отправлен нести службу атаман Семен Дежнев после свершения исторического плавания вокруг Чукотского полуострова и походов по Анадырскому краю. Травин не раз встречал в селениях на северных реках потомков русских казаков-землепроходцев, которые по образу жизни мало чем отличались от оседлых якутов. Прапрадедовское наследство у них заключалось в старинных оборотах речи и кремневых ружьях…
Переход с Анабара на Оленек занял лишь неделю.
Выбор дороги у нашего спортсмена прежний — по мысам, где твердый наст, либо через бухты и заливы. Впрочем, ледовые нагромождения столь велики, что их легко принять за возвышенный берег. Но все же лучше обходить
На берегу попадаются "пасти" — ловушки из бревен для промысла песцов. Стоят они через каждые двести-триста метров точно батареи, нацеленные на океан, фронт их прерывается только скалами. В устьях рек — охотничьи землянки, срубы или чумы, обложенные дерном. Где речушка — ищи такое жилье. В нем найдется небольшой запас дров и продуктов.
Опять случилась неудача — треснул руль. Ни о какой сварке в этих местах не приходилось, конечно, и мечтать. Выручили мастера из Оленека, куда Глеб прибыл в конце ноября. Смекалке северян можно только удивляться. Самый бросовый кусок металла в искусных руках превращается в очень нужную в быту вещь. Увидит ненец или эвен на берегу ржавый барочный гвоздь — обязательно поднимет его. Очистит, расклепает в пластинку, потом свернет желобком, вчеканит сверху медь и серебро от монет, вырежет из корневища плавника мундштук. Соберет все — и готова красивая трубка.
Один из таких умельцев и предложил Глебу смастерить руль из старого винтовочного ствола. За два дня он выгнул чуть ли не копию заводского. Пристроил к нему старью ручки — и велосипед снова на ходу.
За Оленеком арктический берег круто уходит в океан. Это начинается огромная дельта Лены. Бесчисленное множество проток, островков, озер раскинулось на пространстве шириной в триста километров. По одной из проток, тянувшейся почти параллельно берегу, Глеб направился на восток к селу Булун, откуда снова поднялся на север, но уже по восточному ответвлению реки до станка Быково, расположенного неподалеку от нынешнего полярного порта Тикси. В середине декабря он был в Усть-Янске.
Село внешне ничем не отличалось от многих виденных Глебом — десяток разбросанных там-сям по высокому берегу домишек.
– …Знаете, Глеб Леонтьевич, не много городов в нашей стране повидали столько прославленных путешественников, как наш Усть-Янск, — сообщил Глебу при знакомстве секретарь улусного исполкома. — После основателя села боярского сына Ивана Реброва, открывшего Яну, здесь с истинно научными, гуманными целями побывали лейтенанты Семен Лаптев, Фердинанд Врангель, мичман Федор Матюшкин. А экспедиция лейтенанта Петра Анжу так и называлась "Усгь-Янской". Анжу, описывая берег между Оленеком и Индигиркой, прошел в этих местах десять тысяч километров на собаках. Так что вы у нас не первый лейтенант, — улыбнулся секретарь. — Бывали тут и боцман Бегичев и барон Толь, геолог Волосович и ученый Миддендорф… Нет, нет, это, пожалуй, самый знаменитый берег Арктики, что от Таймыра до нас. Я бы его назвал "берегом лейтенантов". Поглядите, чьи подписи стоят под знаменитой генеральной картой Сибири, составленной по описям Великой Сибирской экспедиции: капитаны флота Степан Малыгин и Дмитрий Лаптев, а затем снова наши лейтенанты — Харитон Лаптев, Дмитрий Овцын, Сафрон Хитрово, Иван Елагин. Вообще, вся эта лейтенантская "великая" сибирская экспедиция — воистину великая, если не героическая! Ведь ни один народ, ни одно государство в те годы не пытались, да, по моему, и не могли предпринять такого. Это как раз то, что называется русским размахом… Посудите о масштабах этой экспедиции, продолжавшейся десять лет, с 1733 по 1743 годы. Возьмем для примера только август-октябрь 1740 года. Представьте себе, Глеб Леонтьевич, карту Севера. Вы увидите, как на Крайнем Востоке страны, в Авачинской бухте, на Камчатке, отдают якоря пакетботы "Святой Павел" и "Святой Петр", прибывшие из Охотска под командой Беринга и Чирикова. А на другом конце страны в петербургской
Так, совсем неожиданно, Глеб прослушал курс истории северных открытий и нанес на свою карту много новых знаков.
Секретарь так обрадовался неожиданному собеседнику, что готов был всю ночь рассказывать о делах давно минувших. На Север, по его словам, он приехал задолго до Октябрьской революции с какой-то комиссией. Весь его облик — очень аккуратный европейский костюм, гладко выбритые щеки, трогательная чеховская бородка и пенсне, за стеклами которого близоруко щурились добрые глаза, — так не подходил к суровому и диковатому пейзажу янского устья. И в то же время чувствовалось, что человек этот, похожий больше на ученого, чем на канцеляриста, доволен своей судьбой и своими занятиями.
Смотрел на него Травин и думал: "Как же богата, как прекрасна душа нашего народа. Вот заберешься куда-нибудь в глушь, "куда Макар телят не гонял", и обязательно встретишь такое самородное дарованье".
***
Начиная от селения Оленек, Глеб каждые четыре-пять дней имел возможность пить горячую воду, есть горячую пищу, наслаждаться человеческим жильем. Теперь же ему предстояло пройти более тысячи километров по безлюдью. В самом деле, на всем протяжении этого участка в паспорте сделано всего лишь две отметки: 13 декабря — Кокуора в устье реки Хромы и 23 декабря — еще одно маленькое селение, которое не найдешь на карте.
На участке от Яны до Индигирки — равнина, хребтов тут нет. Но в темный декабрь опаснее всего одиночество.
Только километрах в двухстах к востоку, вблизи берега Селяхской губы, Глеб увидал конус чума и, конечно, завернул к нему.
Хозяин-юкагир, после традиционного угощения и обмена новостями, пожаловался гостю на болезнь старого отца. Так как недомогание оказалось довольно заурядным — старика мучили глисты, Глеб, не задумываясь, поделился с больным ампулами сантонина, который ему прописала фельдшерица еще в Хабарове: "На всякий случай, питайтесь все время сырым". К утру следующих суток лечение произвело такой поразительный эффект, что юкагир стал просить Травина предпринять поездку в тундру к его другу, страдающему подобным же недугом. Дело в том, что хозяева решающую роль придали не лекарству, а самому лекарю. Разубедить он их не смог. Пришлось согласиться. Оленья упряжка помчалась на юго-восток.
В этом стойбище спортсмен впервые увидел настоящего шамана, который в момент приезда как раз занимался врачеванием.
Просторный чум. Хозяева и гости расположились возле стен, в центре горит костер. Перед ним стоит, как изваяние, полуголый старик в шапке с перьями. Вдруг его горбоносое размалеванное лицо исказилось гримасой, дрогнули побрякушки на шее, звякнул бубен — и словно вихрь пронесся по чуму…
Трещит костер, освещая смуглые застывшие лица, беснуется шаман, ритмично звучит бубен, то звенит, то глухо рокочет, словно гипнотизируя зрителей… Но вот шаман заговорил, тыча грязным пальцем туда, где сидел русский. Поймав несколько косых взглядов, Глеб понял, что шаман болтает что-то неладное.
– О чем это он? — обратился спортсмен к своему знакомому.
– Ты, дескать, вредный человек, — перевел тот. — Только мы ему не больно верим. Давай лекарство.
Взяв из рук Глеба ампулы сантонина, юкагир встал и горячо заговорил. Он показывал на Травина, на себя, на лежавшего за пологом больного. В его речи часто повторялись слова "русский друг", "человек с железным оленем".
…Шаман, оттесненный к самому выходу, бормотал про себя какие-то ругательства, кляня приезжих…