Чем звезды обязаны ночи
Шрифт:
– Я была перепугана, рука дрожала. Бреге заорал: «Ну, в чем дело? Ты еще долго будешь хныкать?» Я взяла нож. Мясо. Разделочная доска. Рука соскользнула. Мой палец остался на доске.
Пейо вздыхает. Достает из пачки вторую сигарету.
– Разумеется, я никому ничего не сказала. Кухня – это все, что у меня было. Мать оплатила мне эту школу перед смертью, и мой долг перед ней был преуспеть, не дать выкинуть меня вон. Ты же знаешь, это маленький мирок, все друг друга знают. Заговорить означало поставить крест на своей карьере. И я сжала зубы. Стала работать вдвое усерднее. И как только стало возможно, открыла свой ресторан. Мои правила, мой закон.
На дереве заухала сова.
– С того дня, стоит мне глянуть на свою руку, я вспоминаю о нем. Мой отрубленный палец напоминает мне о каждом случае, когда мне говорили, что кухня – не женское дело. Что я должна заткнуться или выбрать другое занятие.
И снова зазвенела тишина. Я ежусь от нахлынувшей влажности вечера. И жалею, что оставила свою кожанку в доме, но мне не хватает духа пойти за ней.
– Эта история с домогательствами к твоей помощнице – чушь собачья, верно?
Я закрываю глаза. Сцены того вечера мелькают передо мной, словно вспышки.
Перестук кастрюль, трезвон таймеров, гигантские облака пара. Со стороны мойки доносится грохот бросаемых туда приборов. Между глаз впилась игла мигрени и сверлит голову. Злой дух, с наслаждением ковыряющийся в моем черепе перочинным ножиком.
На кухню влетает старший официант.
– Шеф, Камилла велела передать вам, что ей позвонили из «Бельсанса», – выдыхает он, запыхавшись, словно бежал марафон.
– Что им надо?
– Они говорят, что у нас сегодня вечером «Мишлен».
«Мишлен»? По позвоночнику пробегает холодная волна. Только не этим вечером! Слишком рано!
Быстрый взгляд в зал. Все столики заняты.
– Там кто?
Два больших ореховых глаза под темной челкой. Камилла.
– Понятия не имею, – отвечаю я, не отводя взгляда от столиков.
– Они говорят, это мужчина. Может, с кем-то.
Неделя ежедневных съемок телешоу совершенно меня вымотала. Мы задержались, и новое меню еще только обкатывается. «Мишлен» не мог выбрать более неудачное время.
– По-твоему, как складывается вечер? – спрашивает Камилла.
– Столик на девятерых заставит нас попотеть. Но все может получиться, если Суазик не облажается.
Имея ее в своей команде, я рисковала получить «пожар на корабле». И тем, что «звезда» уплывет у меня из-под носа.
Монитор на печи испустил дикий вопль. Отбойный молоток в черепе не давал мне ни секунды передышки.
– И переделайте омаров! У нас высокая кухня, а не что Бог на душу положит!
– Да, шеф! – кивают подручные, унося обратно тарелки.
– Стерва…
Едва слышный шепот. Я поднимаю голову. Верно ли я расслышала? Позади плиты Суазик готовит тарелки с фуа-гра.
В пару, жаре и шуме напряжение подскакивает еще на один градус. Каждый молит небо, чтобы гроза разразилась подальше от его дерева. В этот вечер на кону стояла моя жизнь. Кажется, за глазными яблоками кровь у меня в черепе пульсирует все сильнее.
– Клеман, смени место. Ты поможешь с говядиной. Суазик, оставайся на закусках, тебе поможет Тома.
Суазик со вздохом возводит глаза к небу.
– Какие-то проблемы?
Молчание. Наэлектризованное. Подручная взглядом бросает мне вызов. Слишком сильно накрашена, фартук весь в пятнах, вид провокационный и в то же время презрительный. Чувствую, как у меня учащается пульс. Думаю о Роми. Как бы она поступила на моем месте?
И вдруг – запах горелого.
– Суазик!
Я бросаюсь вперед, чтобы снять сковороду, по пути задевая Суазик.
– Эй! Да что на тебя нашло!
У меня мутится в глазах. Я прикрываю веки, сжимаю кулаки.
– Суазик, выйди, пожалуйста, – велю я, собрав остатки хладнокровия. – Сегодня мы обойдемся без тебя.
Суазик меня игнорирует, открывает холодильник, достает оттуда два куска фуа-гра и кладет их на разделочную доску. Я бью кулаком по мрамору. Тарелка соскальзывает со стойки и разбивается об пол.
– ВЫЙДИ! – ору я.
Команда потрясена. Суазик цокает языком.
– Психопатка несчастная! – бросает она, срывая с себя фартук.
Я хватаю ее за ворот.
– Вон отсюда! Вон! Я не желаю тебя больше видеть, усекла? Здесь кухня, а не Армия Спасения!
Она открывает рот, собираясь ответить, я приближаю свое лицо почти вплотную к ней. Черный взгляд. Как грозовой вечер. Испуганная Суазик отступает. И опирается рукой о раскаленную плиту. Вопль. Рука обожжена до мяса. Двое помощников кидаются помочь ей сунуть руку под ледяную воду. В команде нарастает паника. Я цепенею. Вдруг снова оказываюсь на кухне у Бреге. Подгоревший морской язык. Мой отрезанный палец. Беру себя в руки, собираюсь подойти помочь, но вмешивается шеф-де-парти [12] :
12
Шеф-де-парти – повар-специалист, отвечающий за конкретный вид блюд.
– Оставьте, – приказывает он.
После чего сам выводит Суазик из кухни. Я смотрю на створчатую дверь, скрепя зубами. Потом решительно направляюсь к плите. За мной неотступно следят шесть пар глаз.
– Ну-ка, за работу! Чего вы ждете?
Что дальше? Катастрофа. Разумеется, оба инспектора рассыпались в комплиментах – «Шеф Клермон, ваша кухня великолепна!» – но едва они закончили десерт, как прибыла скорая помощь. За шестым столиком задыхалась женщина. Аллергия на ракообразных. Однако тем вечером она ела только фуа-гра. Ресторан закрыли. Санинспекция. Двумя днями позже Суазик подала жалобу на домогательства и жестокое обращение.
Эти обвинения меня уничтожили. Даже скорее, чем отравление, поставившее под сомнение качество моей кухни. Даже больше, чем «звезда», уплывшая у меня из-под носа. Меня можно упрекнуть во многом. В том, что я слишком холодна. Придирчива. Что я требую слишком многого. Конечно, слишком многого. Но я никогда не потерпела бы на своей кухне то, в чем меня обвиняют. Даже если у меня возникало желание взорваться, ударить, заорать, одна мысль стать такой, как Роми, как Бреге, и тоже вскипеть, как молоко на огне, – одна эта мысль всегда меня останавливала. И, к моему большому удивлению, как и облегчению, Пейо это понял.