Чемпионат
Шрифт:
Их юная любовь была расцветала в не совсем благоприятных условиях: кинотеатры закрывались, театральный труппы не выходили из каникул, в парках и бульварах царили грязь и неопрятность, кафе отпугивали выросшими ценами. Однако ж, ребята словно не замечали окружающих неприятностей. Им было интересно и уютно вдвоём на лавке возле Университета, в вечно неприбранной квартире Ганжи, в заросших оврагах ближнего Подмосковья, на диване в гостиной с Юриными родителями за чашкой чая. Институт разваливался – это видно было по увеличивающемуся количеству «окон» в расписании. Отсутствию внятных курсовых и апатичности большинства
Листья жёлтыми и оранжевыми ворохами устилали землю, воздух стал прозрачен и стыл, а по утрам на зелёной ещё траве всё чаще появлялась белая седина ночных заморозков. Юра возвращался с тренировки домой, зная, что там уже Лера и мама приготовили что-нибудь вкусное. Он торопился, потому что успел за день безумно соскучится по своей девушке, по глубине её карих глаз.
Их старый дом торцом примыкал к Каширскому шоссе, а окна их трёхкомнатной квартиры глядели на Борисовские пруды. Сейчас, в красках осени пейзаж был красочен и отвлекал глаз от полуразрушенных дорожек, от бурьяна на лужайках, от запущенных спортивных и детских площадок, от покосившихся беседок и лавочек.
Была суббота, поэтому мама была дома. А вот отец отсутствовал – грибной сезон ещё продолжался - и он с друзьями рыскал в поисках «добычи» где-то по рижскому направлению.
На лестничной площадке перед дверью Юра почувствовал запах борща, и в животе у него зажурчал, а сам он сглотнул.
– Здравствуй, Пупсик, - мама открыла дверь и чмокнула его в щёку.
– Вкусно пахнет как.
– А ты думал! Мы тут для вас с отцом наготовили. Только вот он задерживается. Надо ему выговор сделать.
Лера выглянула из кухни, одетая в фартук и помахала деревянной лопаткой:
– Привет!
– Привет, - Юра, разувшись, прошлёпал на кухню и, обняв что-то там ворошащую Леру, чмокнул её в затылок.
Они уселись за стол, когда пришёл отец. И поздний обед приобрёл совсем идиллические черты. Всё нарушилось, когда Леру выдернул звонок её телефона. После долгого разговора, она вернулась мрачная и понурая. Юра почувствовал холод внутри и упёрся взглядом в кружку с чаем. Отец никогда не лез в душу. И лишь Ксения Ивновна, как женщина, хорошо чувствовала, что Лере нужно поделиться:
– Лерушка, что случилось?
– Мама звонила. Они уезжают.
– Как уезжают? Далеко?
– Куда-то за границу. Я даже не запомнила… Отчима пригласили там куда-то, и они решили ехать. Мама почти ультимативно заявила сейчас «Или ты с нами, или мы не увидимся больше!». Ксения Ивановна, как так можно? Я же её дочь, - Лера сверкнула слезами и укрыла лицо руками.
– Ну, девочка, ну что ты, - Юрина мама встала и прижала Леру к себе, а та уже сотрясалась в беззвучных рыданиях. Юра уловил знак мамин знак глазами и, взяв Леру на руки, отнёс к себе в комнату. Положив её на диван и упокоив её голову на коленях, он говорил ей мягкие и тёплые слова, которые ласковым одеялом укрывали её от потрясения. Она затихла и просто слушала его тихий голос. Потом подняла глаза и сказала:
– Юрка, она бросила меня, понимаешь?
– Милая, она ещё опомнится, это влияния Ромы этого всё.
– Что мне делать?
– Ты же понимаешь, что я не могу быть объективным. Я лишь могу предложить тебе переехать к нам.
Она видела в его глазах одержимую решимость, видела, что он – как раз та опора и защита, которая должна быть у женщины в лице мужчины.
– А как же родители?
– Да как будто ты не знаешь, что ты им, как дочь родная, - заулыбался Юра, уловив в её словах надежду, что расставание уже не грозит неотвратимой гильотиной.
Но дальше пошло всё вкривь и вкось. Мама Леры ещё не единожды устраивала скандалы, принуждала дочь собираться с ними. Лера погрузилась в мрачную депрессию, из которой вывести не удавалось даже Юре. И, когда мать с отчимом всё же отчалили без Леры, она стала жить одна в квартире на Смоленке, замкнувшись от окружающего мира.
А беда, как водится, не приходит одна, и ворота Юре пришлось отворять сполна.
***
Играть предстояло на выезде, то есть в Буэнос-Айресе. И, если преодоление огромного расстояния разрешалось перелётом на сверхзвуковом лайнере (за семь часов), то разницу часовых поясов компенсировать ещё не научились. Люденам, понятное, дело было всё равно, а вот Юре матч, начинающийся в 17.00 по местному времени, что соответствовало двенадцати ночи по-московскому, должен был создать дополнительные трудности, ибо его организм с закатом солнца привык принимать горизонтальное положение и отключать мозг.
Из аэропорта они поехали сразу на стадион. Город наваливался громадой, в которой было плохо налажено транспортное сообщение. Летающего транспорта не было вовсе. В душной копоти передвигались толпы народа. Преобладали азиатские и индейские лица. Автобус пересекал почти весь город и уже перед самым стадионом в окне мелькнул океан. Мутные воды неспешно ворочались, прибивая многочисленный мусор к невзрачной набережной.
В самолёте Юра убивал время сном, едой и занятиями на геоноуте. Состояние после перелёта его было средней паршивости, но полностью разбитым он не был. И он с удивлением почувствовал предстартовый мандраж: «Ну, надо же! Чегой-то такое твориться-то! Уж лет десять ни сном ни духом про предстартовое волнение, а тут - на тебе! Удивительное дело».
На стадионе Антонио Веспучио Бобров бывал много раз. Больше того, на это стадионе у него были удачные, даже звёздные минуты. И когда он появился на разминку, наполняющийся стадион зашумел – здесь были и приободряющие крики, и свист из опасения сильного противника (Аутсайдер аутсайдером, а Бобров – это фигура), и девчачий визг поклонниц.
Установку для команды, читай, индивидуально для Боброва (люденов программировали) Робинсон провёл ещё в самолёте. Тогда же «прошили» люденов. Так что сейчас оставалось разогреть свои мышцы и свой дух в течение оставшегося часа до стартового свистка.
И вот они уже в коридоре, бок о бок с этими аргентинскими быками. «И чего они проигрывают? Здоровенные лоси, ноги, как столбы, рожи зверские – всё в рамках современной игры». Бобров, как капитан пожал ручки судье и капитану аргентинцев, который глазами намекал на полное изничтожение «Московии». На трибунах фаны выдавали какой-то незамысловатый перфоманс – бело-голубые цвета объёмным солнцем вставали над трибунами. Народ был заряжен на зрелища и, насколько, Юрий понимал испанский, требовали крови.