Чемпионат
Шрифт:
– Вот я и не знал, Серёг, что ты можешь увлекаться такой низкопробной конспирологией! – теперь настала очередь Боброва ёрничать.
– Вот ты смешной! В светлое будущее он верит, а в чёрное настоящее, которое друг ему рисует – нет. Я ж видел коды эти. Мне ж наши умельцы их расшифровали и по ним предсказать можно жизнь нашей страны до мельчайших подробностей. Когда дворник Вася выйдет улицу чистить, а фабриковод Ахмет войдёт в свой гарем и увидит там этого Васю. Ну, к примеру (забавный, кстати, был случай – мы тогда и попкорном запаслись). И не обязательно люденами должны быть они – достаточно того, что компьютер имеет и там уж ему мозг полощут всеми доступными способами.
– Ну, постой…а мы? Как же мы? – Юрий сразу
– Так вот в этом и загвоздка! Что есть ещё исключения! Тех, кто ещё думает своей башкой! Вот мы для них и есть головная боль… гм… каламбур. И пока закона про принудительное чипование нет, нужно действовать. Долго-то гулять нам без этих хреновин в мозгах не дадут.
Разговор вышел долгим и угрюмым, но свет в конце тоннеля всё же наметился. Друзья вышли из заведения уже за полночь, на улице промозглый ветер швырял мусор по безлюдным углам, а на небе сквозь клочковатые облака мутновато просвечивала обгрызенная Луна.
***
Санкт-Петербург уже с вокзала пыхал приграничным воздухом. Центр кишел солдатами НАТО, родными полицейскими и таможенными служаками, которые вцеплялись в каждого, кто осмеливался в открытую тащить весомый багаж.
Юра встретился с человеком из местного филиала «Возрождения». Тот обеспечил его транспортом (мотоцикл), пропуском через Карелию и натовской визой для Финляндии. Походные манатки (палатка, спальник и всякая мелочь) у Юры были собственные, поэтому он был довольно свободен в передвижении, благо финансы имелись, а пропуск должен был обеспечить беспрепятственное преодоление многочисленных кордонов.
К вечеру возле деревни Искровка он преодолел первую заставу нарождающейся Карельской Республики и заночевал на подъезде к Брусничной, разбив лагерь возле типично карельского озера Нуйямаярви. Закат измазал северо-западную часть неба малиновым, предрекая сильный ветер назавтра. Юра сжимал кружку с чаем, глядя на затухающий костёр. Голову туманили грустные мысли, и в то же время будоражила выполняемая им миссия. Мир менялся на глазах, его родная страна раскалывалась крупными кусками, рвалась на лоскуты. Его любимая Карелия отгородилась независимостью. Но среди этой кручины мелькал образ Леры, и сразу он теплел взором, а мысли прирастали мечтами.
С рассветом он поднялся, собрав пожитки и позавтракав, двинулся к границе. Визу, видимо, ему сделали «виповую», так как он, следуя наставлениям Ганжы, направился в зелёный коридор, где не встретил препятствий. А в обычной очереди стояли сотни машин. «Уже вот и беженцы образовались» - подумалось Боброву при взгляде на забитые вещами автомобили, хнычущих детей и усталых родителей.
До Хельсинки он долетел, плюя на ограничения скорости, наслаждаясь ровными дорогами за два с половиной часа. Перекусив в кафе, он вышел в Интернет и проверил письма от Ганжи. На словах путь был оговорен лишь до столицы, а далее нужно было следовать указаниям в письмах. Тон письма был привычным – ирония сквозила из каждой строки, даром, что текста было немного. А по существу было сказано, что Борцов расположился в Лахти, где пытается варганить какой-то мутный бизнес.
На территории Финляндии уже так вольготно в палатке не поживёшь, костёр не позажигаешь и рыбу не половишь. Закончив свои дела (уладив формальности и купив лицензий на разную походную деятельность), Юрий тронулся дальше, планируя заночевать на озере возле Лахти, дабы на утро штурмовать особняк, в котором засел «мучитель».
Юра чувствовал, что затея чересчур романтична для реальной жизни. Но ветер хлестал в лицо вполне ощутимо, двигатель под ним ревел глухо, а руки чувствовали шершавые грипсы руля. В Лахти он вкатил в утренней свежести, разбрызгивая небо в мелких лужицах. Городок был сонлив и уютен. Солнце лизало робкими лучами крыши маленьких домиков.
И тут он увидел Леру. Она шла, наполненная утренним неясным светом, а волосы искрили редкими каплями. Она, конечно, тоже сразу заметила его, услышав тарахтение мотоцикла. Подъехав, он увидел любимые глаза, которые были непривычно ожесточены.
– Ты куда исчез? Ты бросил меня… - её слова ухнули приговором, внутри него что-то оборвалось, а Лера, развернувшись, зашагала от него прочь. Бобров, обескураженный и потрясённый, стоял посреди дороги. Память начала рисовать июньские события в новом свете. Он вдруг осознал огромную вину перед Лерой. А тогда казалось ему, что он, как настоящий мужик, заглушил свою ревность и оставил за любимой девушкой право выбора. Он удалился из любовного треугольника (да и не треугольник тогда это уже был), а она посчитала это бегством. Она, как любая женщина (будь она тысячу раз сильной и мужественной) хотела от своего мужчины защиты и ответственности, чтобы он принимал решения за двоих. Лера почувствовала обманутой себя вновь (к тому времени она осознала легкомысленность свого влечения к Борцову) – и назло Юре и самой себе, в первую очередь, поехала с Борцовым за бугор. И не держал тот её взаперти, просто ей некуда было деваться. Душевную пустоту было не заполнить в Москве ничем. Но на чужбине оказалось не легче – обо всём этом говорили её глаза.
Юра глядел, как она удаляется. И с каждым её шагом, он чувствовал, как утекает из его души тепло и нежность, а вползает серая тень. Его мышцы и мысли охватил паралич, и он не сделал ничего, чтобы остановить её или догнать. Гордыня то была или, наоборот, слишком чистая и ещё израненная душа, но он продолжал стоять истуканом, стеклянным взором вперившись вдаль.
Изнурённый неведомыми доселе переживаниями, он разместился со своей палаткой на берегу озера. Рутинными делами он не смог до конца отвлечь себя от тяжёлых мыслей, что ему теперь делать и как. Не только весь намеченный план, но и все решения, принятые им за последние месяцы летели в тартарары. Понимая, что назойливыми попытками поговорить с Лерой, он может усугубить дело, Юра решил написать ей письмо. Не электронное, а всамделишнее, рукописное. Благо, ручка и бумага у него имелись.
«Не знаю, как тебе подступиться, чтобы поговорить. Не сочти за малодушие, но я не хочу спугнуть тот робкий шанс, что, как мне кажется, у меня ещё имеется. Да и на бумаге получится у меня, наверное, складнее изложить свои думы непростые.
Наверное, ты в курсе, как ты ворвалась в мою жизнь, и какой неотъемлемой частью меня ты стала. Я почувствовал свежий ветер в утренней росе, ты дала мне тот глоток счастья, что способен утолить ту жажду свободы и добра, которая терзает меня с младых лет. Я влюбился в тебя сразу, безвозвратно и безнадёжно. Твои глаза парализуют мои мысли, а твой голос я регулярно слышу во сне.
А тогда... а тогда сказалось то, что я не слишком опытен в таких делах. Да чего там! Вовсе не опытен. Я пустил всё на самотёк, предпочитая, чтобы ты сделала свой выбор. Я не слишком-то много сделал для завоевания тебя. Собственно, получается, я исчез, предательски исчез с твоих глаз долой. Это так видится, как я сейчас понимаю, с твоей стороны. Но нет же! Я, чувствуя, как эмоции застилают мои разум и волю, побоялся, что это цунами накроет и тебя, и ты сбежишь от меня на край земли. К тому же я не разбирался и не разбираюсь в ваших отношениях с Борцовым. Я могу тебя прямо сказать, что он мерзавец и был мерзавцем, но я думал, что ты его любишь и получалось, что я влюбился в девушку другого. А в таких случаях она делает выбор. Так думал я. Я не знал и не знаю до конца о твоих мыслях и чувствах. Я только знаю, что безумно хочу быть с тобой. Если ты поймёшь и простишь меня, приходи к пристани на озере завтра. И я увезу тебя. Увезу, чтобы не отдать никому, чтобы побеждать вместе тот жизненный шторм, который надвигается на нас со всех сторон. Я хочу быть с тобой. Хочешь ли ты этого…решай.»