Чемпионы Темных Богов
Шрифт:
— Нет, не думаю, — отозвался второй голос. Он принадлежал инквизитору, догадался Астреос. — Нередко повреждения открывают одни части структуры разума, одновременно погребая или разрушая другие. И прежде чем ты скажешь это, Эрионас, я не собираюсь просить Кендриона проникнуть в его разум. Я хочу получить то, что осталось внутри, и я хочу получить это без дальнейшего ущерба.
— На это уйдет время, — сказал другой голос, на этот раз женский. Астреос услышал, как слова дребезжанием донеслись из старческой и поврежденной глотки.
— Я знаю, что уйдет время, — отрезал инквизитор. — Кендрион уже заглядывал в его разум и сказал, что он похож на полуразрушенное здание. Мы можем достичь нижних этажей, но нужно быть осторожными, или оно снова обвалится. Если нам это не удастся, есть и другие методы, но с каждым их применением мы уменьшаем шансы на успех. Разве не этого мы хотим — понять, что затеял Ариман?
— Он пробудился, — раздался механический голос техножреца. Астреос услышал шорох тканей, когда люди обернулись, и звук приближающихся шагов.
— Дайте ему зрение, — сказал инквизитор.
Внезапно его взор захлестнуло светом, и он увидел инквизитора, стоявшего рядом с его телом.
— Я не предатель, — произнес Астреос и закашлялся. Его тело забилось в оковах, и он ощутил в горле привкус влажного железа.
Лицо инквизитора осталось непроницаемым.
— Что ты помнишь?
Астреос умолк. Теперь он видел больше, детали прошлого развернулись перед его внутренним взором, будто очертания темной комнаты под лучом фонаря. Астреос молчал. Он не помнил, как оказался тут, но знал, что не был предателем. Он был ангелом смерти, его выковали, дабы служить Империуму разумом, телом и душой. Что такого он мог бы вспомнить, что могло перечеркнуть это предназначение?
— Расскажи, — сказал инквизитор.
Я должен ответить. Только еретики отказываются говорить правду. Они поймут, что я говорю искренне, должны понять.
Он рассказал им все, что только мог. Он рассказал им о мире, который изменил его. Многое поначалу было подернуто туманом смятения. Подробности то возникали, то вновь погружались в трясину его разума, когда уже были готовы слететь с языка. Он говорил до тех пор, пока больше не мог вспомнить, почему говорил. Он рассказал им о земле под горами, о разносящемся в ночи эхо, и об одиноком стуке его сердца. Его братья пришли из того подземного мира, дети, отнятые у жителей, которые никогда не видели света солнца. Он рассказал им о башнях крепости, тянущихся к солнцу, что вечно пылало в кобальтовом небе.
Чем больше Астреос говорил, тем больше приходило новых воспоминаний, образы и истины попадали в его разум и на язык с неожиданной отчетливостью. Казалось, словно его разум превратился в разматывающийся клубок. Он вспомнил Три Башни Истины, на вершинах которых каждый аспирант давал свои великие обеты. Он вспомнил, как сжимал в руке болт-пистолет с вырезанными на рукояти именами его предыдущих владельцев. Он вспомнил первый раз, когда убил, и первый раз, когда почувствовал красное зловоние боя. Он вспомнил ощущение доспехов. Он вспомнил, что стал космическим десантником.
Астреос замолчал. Во рту чувствовался металлический привкус, голова как будто раскалывалась. Служивший ему глазами сервочереп обернулся и увидел фигуры, которые стояли за спиной худощавого человека. Их было трое, сгорбившихся под изорванными мантиями, покрытыми вышитыми золотой нитью символами. Они всегда были там, но теперь подступили ближе, словно делали по шаркающему шагу всякий раз, когда он вспоминал очередную деталь. Астреосу они не понравились. Что-то в них вызывало неодолимое желание пристрелить их.
— Да? — сказал тонколицый человек.
— Как тебя зовут? — спросил Астреос. Боль в голове становилась хуже. Ему хотелось моргнуть, но у него не было глаз. В мыслях что-то поднималось, он чувствовал, как оно вливается на границу сознания, словно заря.
Инквизитор отступил.
— Я — правосудие, Астреос.
— Ты говоришь, что я предатель, но я помню лишь службу и самопожертвование. Я помню поля сражений на Карниусе Семь, на Киде, на Мальтиксе, что омыты кровью моих братьев, кровью, что мы проливали за клятвы Империуму. Как я могу быть предателем?
— Что ты помнишь?
Свет нового воспоминания вспыхнул неожиданно, пронзив тьму и впившись в его внутренний взор.
— Я помню…
Он вспомнил корабли. Корабли, что скользили по небесам, словно освобожденные звезды. Серебро. Их корпуса были серебристо-серыми, и они явились, подобно призракам. Никто не заметил и не почувствовал их прибытия, ни астропаты, ни другие библиарии, ни мониторы системы. Он…
Он поднял глаза. Крепость-монастырь вокруг него кричала. По залам и высоким парапетам эхом разносился вой сирен. Земля содрогнулась, когда от высочайших башен и до самых глубин твердыни упали противовзрывные двери. С треском ожили пустотные щиты, замарав небо статикой. Серебряные корабли начали снижаться. Их было три, три иззубренных очертания, сверкавших на солнце. Оборонительные лазеры открыли огонь. Столпы света прожгли небеса. Воздух затрещал от разрядов молний. В лицо Астреосу дохнули ложные ветра, когда извергнутая энергия вскипятила воздух.
Позади него отворились двери. Астреос обернулся, увидел, кто вышел на вершину башни, и припал на колено.
— Встань, — произнес Тидиас. Лицо магистра ордена оставалось непроницаемым. От его доспехов отблескивал горящий свет, а напитанные озоном ветра развевали красный плащ за спиной. Кадин стоял впереди почетной гвардии Тидиаса, ветер трепал знамя в его руке, когда он уперся в Астреоса твердым взором.
— Мой лорд, — начал Астреос. — Что…
Корабли над ними открыли огонь. Небеса исчертило полосами пламени. Крепость взревела в ответ, залив небо прерывистыми линиями, когда огонь с кораблей уже тянулся к земле.
— Что это? — закричал он сквозь рев.
Тидиас обернулся к нему. Его глаза были пустыми, как будто то, что они увидели, выжгло ему душу.
— Это Империум, которому мы служим, пришел нас уничтожить, — произнес он.
Воспоминание померкло. Астреоса трясло, его мышцы взбугрились. Рядом с ним кто-то кричал о нервной перегрузке. Все, что Астреос мог видеть через глаза сервитора, был смотревший на него инквизитор, с лицом столь же спокойным и безразличным, как клинок палача.
— Успокой его, — промолвил инквизитор.