Через бури

Казанцев Александр Петрович

— Еще как расскажешь про шаровую молнию. Заедем в магазин, новую электропроводку купим. Менять придется. От баронессы к Владимиру Васильевичу. Он физику преподает. Всю местную научную братию на ноги подымет.

— Владимиру Васильевичу мы всегда рады, но сейчас владыку звать надо со святыми братьями в рясах, — настаивала Магдалина Казимировна.

— Мамочка, что ты! Они вас голыми в Африку пустят. У Демьяна Бедного поп говорит: «Все люди братья. Люблю с них брать я!»

— Богохульник твой Демьян!

Со двора вошел Петр Григорьевич с обгорелой

курицей в руках:

— У кого пальцы есть, ощипать опаленную надо.

— Вот батюшек и угостим. А ты, Петечка, хоть бы за меня заступился против их безбожного Демьяна.

— Что я? Лучше Есенина не скажешь: «Когда прочел Евангелие Демьяна, мне гадко стало так, как будто я попал в блевотину, извергнутую спьяна». Крепко сказано? С пониманием.

Таня пришла в восторг от общения с бывшей баронессой, теперь сморщенной старушкой, все помнящей об императорском Дворе. Она даже знала кого-то из Сабардиных. Правда, о Давидовичах ничего не слыхала.

Услышав рассказ Тани об огненном шаре, она поцеловала Таню и, перекрестив ее перед иконой, молвила:

— Быть тебе, Богом избранной, счастливой, всеми признанной.

Это укрепило в Тани сознание ее превосходства над мужем, который был все еще юнцом и происходил из купеческой семьи.

Наконец, пришла пора молодым специалистам, как выразилась Таня, отбывать «барщину» на Урале. Этим же поездом с энтузиазмом ехали в Белорецк выполнять пятилетку их друзья-однокашники Поддьяков — литейщик, с женой, ждущей второго ребенка, и грузный добряк Зотиков — механик.

С едой становилось худо. Надвигалась индустриализация с одновременной коллективизацией и переходом сельских работников на возникающие заводы, что не могло не сказаться на продуктивности сельского хозяйства. Было нелегко, даже трудно, но вера в будущее подогревала энтузиазм. В стране все чаще поговаривали о введении карточной системы.

НЭП, богачи-нэпманы как-то незаметно исчезли вместе с обеспеченными золотом червонцами. Начиналась первая пятилетка, ставшая дерзким символом грядущего и наивного общего желания — осуществить намеченное. Менять все за пять лет ехали на Урал и инженеры-томичи.

Часть пятая. ИНДУСТРИАЛИЗАЦИЯ

Страну неграмотных крестьян

Преобразит прокатный стан.

Глава первая. ВЛЮБЛЕННЫЕ

Любовь их общая зовет,

Не чудо-девушка… завод!

Если бы не дымящие трубы, громады доменных печей, то здешнее место с лесистыми пологими горами, со смолистым запахом лесной глуши и неоглядным прудом с зеркальной поверхностью вполне могло бы стать лучшим уральским курортом. Казалось, заводчики испортили все, но на деле получилось удивительное сочетание мест труда и отдыха. А заводская плотина, запрудившая Белую, главную реку Башкирии, растекающуюся в низовьях вширь… Не она ли образовала чудесное лесное озеро, усилив красоту здешнего края. Саше Званцеву здесь решительно нравилось.

И

была на пруду живописная отвесная скала, как бы выступившая для вдохновения поэтов, и для купания. Скала эта была неразрывно связана с новым белорецким другом Саши Костей Куликовым, местным поэтом и шахматистом «всебашкирского» масштаба. Он простодушно явился в продолговатую комнату Саши Званцева, где только что отбушевал ураган страстей, в которых было все: и обидные слова, и несправедливые упреки, и огорчения. Он всего этого как бы и не замечал. Не заметил он и, как Таня тайком от него утирала слезы. Словом, гостя все это не касалось. Он самым беспечным образом предложил Саше ради знакомства сыграть пару партий в шахматы.

Саша, чтобы не выдать своего подавленного состояния, согласился и первую партию бездарно проиграл. Гость откинулся на спинку стула, внимательно глядя на партнера сквозь очки в металлической оправе, не спеша, вынул коробочку из наружного бокового кармана и проглотил таблетку.

— Нитроглицерин, — с виноватой улыбкой сказал он, словно ему было стыдно, такому могучему человеку, принимать сердечный препарат.

Таня, не проявляя интереса ни к гостю, ни к партии с раздраженным видом ушла еще в начале дебюта четырех коней.

— Так, чемпион томских вузов! А партию-то не он, то есть не вы, играли.

— Как вас понять? Если не я, то кто?

— Супруга ваша обиженная, расстроенная. Вы уж меня извините за психоанализ. Я хоть экономистом числюсь, но специальность моя — душа человеческая, чувства глубокие. Прежде чем я наверняка проиграю следующую партию, где вы меня разнесете в пух и прах за то, что лезу не в свои дела, я, как поэт, поклоняющийся всему прекрасному, и женскому полу особенно, спрошу вас: она, супруга ваша, старше вас?

Званцев утвердительно кивнул.

— И в семье вашей верховодила, вас ниже себя ставила?

Саша кивнул и покраснел.

— Имей в виду, старче, что я на ее стороне и понимаю всю горечь ее униженной гордости. Вы вместе едете на свою первую инженерную работу на завод, правда, тебе уже знакомый. А вот с ее точки зрения — тебя, юнца, только что поднявшегося с ученической скамьи, назначают на высшую должность — главным механиком всего комбината. Отдельный кабинет напротив технического отдела, а жену его, с тем же образованием — за чертежную доску, что-то рядом с сопливыми девчонками чертить.

— Не чертить, а проектировать мельницу для измельчения присадочных пород.

— Ну, все едино. Я не металлург, но знаю, что механизмов, куда сложнее таких мельниц, у тебя сотни. И людей, тебе подчиненных, тоже сотни. А у нее — ты один. На ком, как не на тебе, сорвать свое возмущение. Ее сокурсников назначают: Поддьякова — начальником чугунолитейного цеха, Зотикова — начальником механического, тебя, юного старче, — главным механиком, а ее в девичник загнали, хоть бы начальницей над ними, а то — за доску. Не с Аскаровым же ей ругаться, вот на тебя вся ее обида и вылилась, и шахматной силы лишила. Или я не прав?