Через бури
Шрифт:
— Боже мой, какое страшилище! — сказала бабушка, подходя, чтобы взять внучку за руку. Волк весь ощерился, но Саша внушительно произнес:
— Фу! Свои! — и пес успокоился.
— Я Николаю Ивановичу даже на заимке не позволяла держать собак. Моя бабушка Сабордина терпеть их не могла, и дедушке пришлось держать свою охотничью свору у дворни.
— Ну, у нас дворни нет, вы уж извините, — сказал Саша.
Что делать, — вздохнула Марья Кондратьева, — я и с советской властью смирилась.
Таня хлопотала с багажом, следя за его погрузкой на присланную с конного двора подводу. Все семейство Званцевых уселось
Дружба Нинуси со Страшилищем, как не переставала звать Волка бабушка, крепла. Собака стала понятливым участником детских игр, особенно игры в прятки. Волк быстро находил свою маленькую партнершу, сам же умудрялся так прятаться, что девочке стоило немалых трудов отыскать его, забившегося под крыльцо. Зато в победном кличе маленького сыщика был непередаваемый восторг, сочетавшийся с поцелуями своего четырехлапого друга.
Но Нинусю, по настоянию бабушки, не одобряющей собачьи игры, присущей дворовой детворе, отдали в детский сад. И времени на игры в прятки не осталось. Волк, величественно шествуя, провожал маленькую хозяйку до калитки детского сада, в должное время появляясь здесь снова, чтобы доставить порученную ему, как он считал, Нинусю домой. Это не мешало ему по-прежнему провожать хозяина ранним утром или ночью до заводской проходной и велением неведомого чутья оказаться там, когда главный механик, закончив дела, пойдет домой.
Но особо праздничным днем для людей и собаки было купание у скалы. Огромный светлый камень высился на гористом берегу пруда, деля его пополам. Отсюда начинался густой лес на взгорье — любимое место отдыха белоречан. Здесь устраивались пикники, провозглашались заздравные тосты, читались стихи. Здесь же купались и взрослые, и дети.
Конечно, Волк был при своей любимице, доставляя ей несказанную радость, плывя рядом с вцепившейся в его холку девочкой и так колотил по воде лапами, что вздымал буруны не хуже пароходных винтов. Мария Кондратьевна при виде этого уходила всегда в слезах, ссылаясь на головную боль. Таня же с присущей ей отвагой и гордостью, вопреки протестам бабушки, поощряла храбрость дочери. Пусть будет в мать, и при этом вспоминала «красавчика», давшего было волю рукам, заходя в воду. Долго потом тот бедолага отлеживался на берегу Томи.
Два друга, Костя и Саша, по очереди читали свои и чужие стихи. А Таня даже одобрила последнее стихотворение мужа, прочтенное им с вершины скалы. Он назвал его «Далекой»:
Привет от вольности башкирской Бурлящих рек, могучих гор, И от того, в душе сибирской, Кто не забыл вас до сих пор. Привет грохочущих заводов, Залог грядущего страны. Приветы солнца и природы Вам шлю с уральской стороны. Несу еще совсем другое, Словами что не передать, Вниманья если это стоит, Возьмитесь сами отгадать.— Да, — вздохнула Таня. — Бритоголовая Инна далеко.
Души чуткой потрясение
Рождает вспышку вдохновения.
Клыков докладывал секретарю райкома: — Так что основным подозреваемым остается главный механик комбината Званцев. Когда река перемерзла, и завод должен был встать, я уже готов был его зацепить. Так ведь вывернулся. Пошел завод, вопреки самой Природе.
— Плохо работаешь, товарищ Клыков. Главный преступник у тебя и в огне не горит, и в воде не тонет. Плохо работаешь. Разве не было у тебя возможности взять его, как только доменные насосы встали? Халатность, непринятие мер… Лето в разгаре, и он в мелких местах экскаваторами дно Белой углубляет, перекаты с их дивной красотой ликвидирует. Уродует нашу уральскую природу. А ты медлишь, никак не выспишься. О ночных допросах начисто забыл.
— Я так соображаю, товарищ секретарь райкома. Два зама, товарищи Аскаров и Чанышев, правда, тот только по реконструкции и эксплуатации, оба они пообвыкли, бдительность у них притупилась. Но вот вновь назначенный директор комбината Изотов. Ему, как коммунисту, положено прислушаться к мнению райкома партии.
— Совет дельный, но запоздалый. Товарищ Изотов уже был у меня и заверил, что заменит главного механика. К нам уже едет старый специалист Качурин. С ним спокойнее будет, чем с этими птенцами. За перевалом, у горы Магнитной, металлургический завод-гигант возводят, нам помогать придется, и от всяких Званцевых надо поскорее избавиться.
— А он — в особняке удравшего вредителя Шефера. Тем в Москве занимаются, а этот расположился, семью перевез, живет кум королю, — усмехнулся в висячие усы Клыков.
Жизнь шла своим чередом, но однажды и Саша был буквально ошеломлен. Случилось это из-за неприятного разговора с Таней, после того как Нинуся с бабушкой вернулись на заимку к Николаю Ивановичу с приезжавшей за ними Катей.
— Мы работаем больше года. Зима кончается, доменные насосы заработали сами, уровень в пруду поднялся почти до нормы, — начал Шурик этот памятный разговор.
— А какое мне до всего этого дело? Я занимаюсь мельницей и ее проектом отгородилась от всего.
— Я тебя не понимаю. Пора привозить Нинусю с бабушкой не погостить, как до этого было, а совсем. Словом, перейти на оседлую жизнь.
— Я в этом вовсе не уверена.
— В чем? Что нашу девочку нужно привозить сюда?
— Именно это я имела в виду.
— Ты же всегда говорила, что жить без нее не можешь.
— Я и сейчас не могу.
— Оставь эти загадки! — вышел Саша из себя. — Кончено. Я попрошу Аскарова предоставить тебе отпуск, и ты поедешь за дочкой и бабушкой.
— Хорошо, — покорно согласилась Таня. — Аскаров освобождает меня от этой чертовой мельницы, и я еду домой в свою семью Давидовичей.
— Месяц гостишь на заимке и к концу отпуска возвращаешься с мамой и дочкой.
— Возвращаюсь сюда к чертежной доске? И к мужу с чуждой мне купеческой психологией? Попроси своего друга-психолога Костю разъяснить тебе, почему мое возвращение сюда невозможно.
Услышав это, Саша будто онемел. Ему вдруг показалось, что завод встал, что во всех доменных печах «козлы», что все рушится, и он во всем виноват. Сам не веря себе, он робко спросил: