Через тернии… к счастью!
Шрифт:
– Это тебе Господь ребятёночка посылает! – мудро заметила женщина. – Неизвестно, сколько я ещё протяну, а вишь – Бог даёт мне возможность внука или внучку посмотреть. От Нюрки-то не дождёшься потомства, – мать устало закрыла глаза и тихонько заплакала. – Сами воспитаем, – прошептала она и забылась в тяжёлой полудрёме.
Мама умерла, когда Шура была на четвёртом месяце беременности, а явственно выпиравший животик молодой женщины стал первостепенной темой обсуждения в деревне, потому что нагулять ребёнка, да ещё и без мужа, считалось большим позором.
– Гулящая! –
Накануне вечером мама была необычайно весела и оживлена, даже попросила у дочки налить ей стопку рябиновой наливки. Отхлебнув глоток, она поперхнулась, закашлялась и, тяжело, прерывисто дыша, откинулась на подушку:
– Отпила я, дочка, а знать и отгуляла! – прохрипела она, и в уголках её глаз выступили крохотные слезинки. – Как ты одна-то будешь, блаженная ты моя? Заклюют тебя, замордуют! – и мама заплакала. Она, вообще, в последние дни постоянно плакала, словно предчувствовала скорую кончину.
Шура плохо спала в ту ненастную осеннюю ночь, а когда под утро встала попить воды, ей показалось, как нечто мягкое и ласковое, напоминавшее крыло большой птицы, коснулось её лица.
– Это её душенька с тобой прощалась! – говорила потом мамина подруга, бабушка Катерина.
Внезапная дрожь пробежала по телу девушки, и встревоженная, она бросилась в спаленку.
Мама неподвижно лежала на середине постели, непривычно вытянутая и необычайно строгая.
«Вот и всё! – в голове девушку полыхнула ослепительная молния. – А как же я?!», – успела подумать Александра, прежде чем полетела в пугающую пустоту.
Она не слышала, как в комнату вошла бабка Катерина и, обнаружив умершую подругу и лежавшую в луже крови Александру, со всей своей старческой прытью бросилась к дому председателя, который жил рядом и у которого был телефон.
Очнулась девушка уже в больнице, и первое, что она разглядела, с трудом разомкнув свинцовые веки, сидевшую рядом Катерину и встревоженное лицо врача.
– Оклемалась, голубка! – старушка суетливо поднесла к её губам влажную ватку. – Вот, немного утоли жажду. Знаю, что после энтого самого дела пить охота, спасу нет, но нельзя тебе.
– После, какого дела? – с трудом прошептала Шура, недоумнно оглядываясь вокруг.
– Так выкидыш у тебя, девка! Как мать мертвую увидала, так и скинула, – словоохотливо пояснила старушка, не обращая внимания на отчаянные жестикуляции молодого доктора.
– Как, выкидыш? – ошеломлённо прохрипела Александра, с ужасом припоминая предшествовавшие события и явственно вспоминая неестественно вытянутое тело мамы, снова впала в успокаивающее небытие.
Выписали её только через месяц – неестественно похудевшую, бледную, опустошённую морально и физически. Молодой доктор, пригласив Шуру в кабинет, тщательно и размеренно подбирая подходящие слова, долго беседовал с внезапно повзрослевшей женщиной.
– Александра Ивановна, – спокойно и, как можно понятнее чеканил он страшные слова. – В вашем организме произошли необратимые изменения, спровоцированные смертью самого близкого человека. Вам нельзя иметь детей, во всяком случае – пока, – уничтожающе-обыденные слова прозвучали для Александры страшным приговором.
– Как нельзя? – выдохнула Шура и умоляюще посмотрела на доктора. – Что же мне теперь делать?
– Люди справляются. Во всяком случае, вы можете усыновить ребёнка, взять из детского дома.
– Я не хочу из детдома! – собрав все силы, выкрикнула Александра. – Я хочу своего, родного!
Молодой врач, не выдержав пристального взгляда Шуры, неуверенно пожал плечами и смущенно опустил глаза.
– Вы будете находиться под нашим пристальным наблюдением, ежегодно сдавать соответствующие анализы, а потом, в будущем… – невнятно пробормотал доктор на прощанье, когда Шура, пошатываясь и придерживаясь за стены, выходила из кабинета.
От свежего морозного воздуха у девушки невольно закружилась голова и она, беспомощно оглядевшись, присела на лавочку.
– Вам плохо? – услышала Шура чей-то голос и, невольно вздрогнув, подняла голову. Перед ней стоял высокий парень в расстёгнутом полушубке, который, несмотря на довольно крепкий морозец, был без шапки.
– Да, мне плохо, – шелестящим эхом отозвалась девушка. – Мне очень плохо!
– Так давайте я помогу вам, – весело улыбнулся незнакомец. – Куда вам ехать или идти? Меня, кстати, Семёном зовут, – он помог Александре подняться и с готовностью подставил свой локоть.
– Спасибо, – Шура невольно замешкалась. – Спасибо… Семён, – с трудом произнесла она и, упрямо поджав губы, направилась к выходу из парка.
Девушка доехала до своей деревни на попутной машине, с пугающим содроганием вошла в холодную, сиротливую избу и погрузилась в одиночество, не желая никого видеть, общаться с кем-либо. К ней заходила только бабка Катерина, изредка, чтобы удостовериться, что «сиротинка руки на себя не наложила», как она самолично рассказывала любопытным соседкам.
Через неделю добровольного заточения Шура вышла из дома и, затравленно оглядевшись вокруг, направилась в контору, к председателю. Тот сидел один и с сосредоточенно-умным видом что-то высчитывал на стареньких счётах. Услышав скрип входной двери, он поднял голову, кивнул в знак приветствия и, скупо улыбнувшись, указал головой на стоявший рядом стул.
– Присаживайся, Ляксандра. Что там у тебя стряслось? Выкладывай, да побыстрее, а то, видишь, некогда мне, – он с удрученным видом кивнул на ворох ведомостей, в беспорядке лежавших на столе.
– Дядь Миш, – робко пробормотала Шура, обращаясь к председателю. – Я решила уехать.
– Как? Куда уехать? – очнулся Михаил Егорович и, оторвавшись от бумаг, внимательно посмотрел на сидевшую перед ним девушку.
– Куда угодно! – отчаянно воскликнула девушка. – Только подальше отсюда! Не могу я здесь! Дома стены давят, а на улицу выйдешь, как на юродивую смотрят! Хотя бы в леспромхоз. Говорят, что на дальнем кордоне пилораму поставили и там требуются рабочие! И могилки родителей рядом и от дома недалеко! – Шура закончила возбужденную тираду и выжидающе смотрела на председателя, который, пристально глядя на неё, закурил папироску.