Через тысячу лет
Шрифт:
Остановись, время, пусть мою бренную годову
Еще раз обмоют снега и дожди,
Пусть мои очи, влюбленные в мир,
закроются позже на один миг.
— Сам написал?
— Да.
— Это пессимизм и больше ничего! Сам говорил, что хорошее настроение укрепляет здоровье, больные выздоравливают! Если ты из-за мелочей так распустил нюни, то нам вообще нужно сложить руки. Не так ли?
— Мое горе тяжелое, Аннабег,— проговорил Ялкаб, приподнимая опухшие веки.
— Слушаю.
— У меня рак. Он образовался в почках и гортани. Про это я не сказал никому, потому что мама все принимает близко к сердцу. Да к тому же, у нее больное сердце. И к тебе просьба: пусть этот разговор останется между нами. Я пришел к окончательному решению. Поеду в Ашхабад. Маме и другим скажу, что еду на курорт. А там... что будет, то и будет. Если я скажу своим учителям про свое состояние, они найдут способ, чтобы успокоить мать, я желаю только одного: мама не должна знать, что я умер. Вот это мое последнее желание и просьба к живым.
Они помолчали.
— Когда ты собираешься ехать? — спросила Аннабег Курбанова, пряча в уголке цветастого платка с кистями черные изогнутые брови и повлажневшие карие глаза, и зябко вздрогнула.
— У меня уже есть билет на завтрашний самолет. — Я приеду провожать тебя с учениками.
— Нет. На аэродром поеду один. Так будет лучше. Только ты сейчас сходи к нам и расскажи маме, что я еду на курорт. Скажи, что прислали специально для меня путевку. Вобщем, ты ее подготовь к этой новости и объясни, что я должен уехать. И Аширу скажи точно го же.
Ялкаб, опираясь руками о стол, хотел встать, чтобы проводить Аннабег Курбанову, но в этот момент вошла, приоткрыв дверь, медсестра. Она протянула голубой конверт Ялкабу:
— Ялкаб Пальванович, вам1 И знаете, от кого и откуда? Из Ашахабада, от самого Нурмурадова! — сказала она и, улыбаясь, вышла.
Ялкаб. застыв на месте, перечитывал несколько раз письмо. Затем, разгладив согнутые места, протянул его Аннабег Курбановой и негромко произнес:
— Это не только мне, тут, между прочим, н для тебя есть кое-что.
Содержание письма профессора было такое:
«Уважаемый Ялкаб Пальванович!
Как сообщалось в газетах, Урх поправился. Сердцебиение и кровяное давление — нормальные. Теперь он с точки зрения медицины спасен и даже, берусь утверждать, огражден от разных случайностей. В борьбе за жизнь Урха мы, ученые, приобрели очень ценные научные факты. И теперь мы решили передать эти факты гласности, проведя в четверг в клубе Туркменского Государственного медицинского института конференцию. В этой конференции будет участвовать и академик Александр Иванович Павлов.
Ученый Совет мединститута просит принять участие в конференции тебя и Аннабег Курбанову».
— Ты, конечно, поедешь? Ялкаб поднял глаза.
— Обязательно поеду. Остальное, посмотрим.
— Я верю в талант Александра Ивановича, верю острому ножу Нурмурадова, они спасут тебя от твоего недуга, — сказала убежденно Аннабег.
— Возможно, — неопределенно ответил Ялкаб. — Все зависит от того, в какой стадии Мое заболевание.
* * *
Тысячу лет пролежал на грани небытия замерзший мозг, поэтому он сразу не может восстановиться.
Сон Урха длился долгое время. Медсестра каждый день по три раза переворачивала его с одного бока на Другой.
Павлов с Нурмурадовым пришли на очередной осмотр больного. Они сделали вывод, что хотя он медленно просыпается ото сна, но уже скоро пробудится. Мускулы на ногах и руках Урха окрепли. Учащенное дыхание изменилось, стало медленнее и глубже, иногда он только тихо стонал.
Два ученых, переглянувшись друг с другом, вышли в соседнюю комнату.
— Наш больной скоро проснется. Если мы будем сидеть сложа руки, то можем попасть впросак, — проговорил многозначительно Александр Иванович,
Нурмурадов промолчал и начал ходить по маленькому кабинету взад и вперед. Приподняв занавес, он стал наблюдать за машинами, которые одна за другой стремительно проносились по улице.
— Александр, я понимаю, что ты хочешь сказать. Вот возьми, например, меня. Когда впервые в нашем селе появился трактор, я от испуга не мог найти себе место, где можно было спрятаться. От гула, который он издавал, у меня в груди чуть сердце не лопнуло. И это я, человек двадцатого века. А Урх ведь человек десятого века.
— Совершенно верно, — сказал Александр Иванович и настолько сильно нажал карандаш об стол, что сломался грифель.
— Надо выбрать на окраине города безлюдное, садовое место, чтобы Урх там жил и поправлялся. Это место и дом должны ему напоминать хотя бы приблизительно его далекое время.
— Верно. Если он проснется, находясь здесь, то может сразу погибнуть от шока.
— Надо будет решить эту задачу на завтрашнем собрании.
В зале заседаний Туркменской Академии наук открылось большое совещание. На нем собрались видные деятели науки и искусства, ответственные работники республики.
На собрании обсуждался вопрос о методе лечения Урха, о том, как после пробуждения приобщить его к современному обществу.
Все выступившие в своих сообщениях особенно подчеркивали редкий и ценный вклад Урха в науку и высказывали свое мнение о том, как в дальнейшем сохранить его здоровье. Этот вопрос оказался спорным. На собрании выдвинули два метода, каждая сторона хотела оставить в силе свое предложение.
Первое предложение: Урх — человек, перелетевший из десятого века в двадцатый, такой случай в природе не повторяется дважды. Поэтому за ним нужно особенное наблюдение, и дом, где он будет жить, надо строго охранять, чтобы никто не мог потревожить его покой.