Черная часовня
Шрифт:
Перечисление симптомов заставило меня замолчать, утихли даже мысли. Мне было неприятно думать о подобных вещах. Хотя жизнь в деревне дала мне некоторые поверхностные знания о взаимодействии мужских и женских особей более примитивных видов, я никогда раньше не соотносила сведения из этой области с людьми.
Если наблюдаемый под номером десять – боже милостивый, сколько еще их в этой книге? – ненавидел женщин за то, что они рожали детей, а Джеймсу Келли внушали отвращение близкие отношения с ними – очевидно, даже в браке, иначе зачем бы он стал резать собственную жену? – хотя при этом он не мог
Мысли шатались и запинались, как походка пьяницы. Джек-потрошитель ненавидел плохих женщин, потому что они не были хорошими, а наблюдаемый под номером десять ненавидел хороших женщин за их праведность.
– Крафт-Эбинг, – продолжила Ирен, – называет таких наблюдаемых, как Джек-потрошитель, «убийцами на почве похоти».
– Но разве смысл похоти не в том, – вспылила я, – чтобы ее удовлетворять?
Не скажу, что мне были близко знакомы такие категории, как похоть или удовлетворение. Похоть я считала мужским пороком; ее нельзя приписывать женщинам из Уайтчепела или даже Пинк. Очевидно, их действия обусловлены или необходимостью заработать деньги на самые основные потребности, или, возможно, желанием выпить, или – в случае Пинк – извращенной потребностью узнать все стороны жизни, даже самые низменные.
– Такая похоть… находит другое удовлетворение, – сказала Ирен, пристально меня рассматривая. – Если бы ты прочитала Крафт-Эбинга дальше, ты бы узнала, что подобные мужчины часто руководствуются странными причинами, чтобы не прибегать к привычным для всех методам: женитьбе или проституткам. Они блокируют традиционные импульсы, пока те не находят выражение в необычном порыве, необычном акте. Для таких мужчин убийство и расчленение – то же самое, что бракосочетание для нормальных мужчин.
– И, – сказала Элизабет, подходя к Ирен и заглядывая в раскрытую книгу, – как мы недавно поняли, когда впервые столкнулись с темой этой книги, подобные акты достаточно широко распространены, а не являются такой уж редкостью, как мы думали раньше. Мы видим мертвых женщин в иллюстрированных новостях, качаем головой, говорим: «Кто мог такое сотворить?..», а между тем все это время вокруг нас было множество подсказок, только наша полиция не смогла их разглядеть. А те убийцы, которых ловили, были просто отправлены в сумасшедшие дома.
– Они и есть сумасшедшие! – воскликнула я.
– Но… в их сумасшествии присутствуют закономерности и схожесть, Нелл, – настаивала Элизабет. – Если так, является ли это настоящим безумием? Их действиям есть причина, которую только они знают, чувствуют и понимают. Книга Крафт-Эбинга доказывает, что между ненормальными людьми столько же общего, как и между нормальными.
– Это должно успокаивать?
– Нет, Нелл, но это дает надежду, что можно распознать мужчин, которые отнимают жизни у женщин и детей. Почему-то им обязательно требуются невинные, чтобы искупить собственную вину. – Она повернулась к Ирен. – Может быть, они видят себя в своих жертвах?
– Не исключено, что они презирают собственную слабость и ищут способ доказать себе свою силу, превращая других людей в жертв. Возможно,
– Мэри Джейн Келли была не меньше Потрошителя, – заметила я, – по крайней мере, судя по большинству описаний свидетелей.
– Однако, – подхватила Ирен, – она была единственной, на кого он напал в постели. Ему, этому убийце, нужны лежащие навзничь, пассивные женщины. Он так быстро наносит удар, что женщины мгновенно слабеют от потери крови и падают на землю. Видит ли он в жертвах мать, которая рожает? Жену, лежащую в супружеской постели? Сестру или дочь, спящую и беспомощную?
– Какая разница, что он видит?! – воскликнула я, испытывая отвращение от кровавых образов, которые поднимались от вопросов подруги, словно призрачные души из мертвых тел.
– Если мы увидим то, что видит он, – ответила Ирен, – мы поймем, кто или что он такое.
Сердце у меня стучало, как барабан Армии спасения. Идеи, образы и догадки бились в голове литаврами. Я посмотрела на Элизабет, не в силах представить ее на ложе проститутки, со склонившейся над ней размытой темной фигурой с лицом… любого мужчины.
Я видела ребенка в лесу; он сжался в комочек при виде ножа. Я видела женщину на улице; ее крик захлебнулся в потоке крови, вырывавшемся из горла подобно рубиновому водопаду.
И каждый раз краем глаза я видела высокую темную фигуру, слышала крик ворона, вздох призрака, смех ужасного чудовища.
Оно всегда было там, а я отказывалась замечать его.
Но теперь оно смотрело прямо мне в глаза.
Теперь оно сочло меня достойной внимания.
И я должна ответить на его взгляд и дать ему понять, что не боюсь.
Теперь либо оно, либо я.
Глава тридцать девятая
Последнее танго в Париже
С ранних лет жизни [он] ясно осознавал, что является человеком с патологическими, извращенными наклонностями… будучи одновременно грубым и красноречивым, лицемерным, фанатичным и святым, грешником и аскетом…
Из желтой тетради
Всё еще хуже, чем мне казалось.
Что, конечно, еще лучше служит моей конечной цели.
И все же – да, я испытываю потрясение.
Довольно забавно, что меня может потрясти столь простое и низкое создание.
Однако у него есть грубая сила личности, как у цыганской гадалки или убийцы. Чувствуется глубина того, на что он способен; великое добро и великое зло сплелись неразделимо в одну нить.
Даже он не может понять, где начинается первое и заканчивается второе, поэтому находит оправдание и тому и другому.
Мне всегда легче верилось в грешников, чем в святых, но, думаю, в моем звере встретились они оба.
Демоническое сочетание.
Я позволю ему последний… танец в этом Городе Света, а потом мы должны ретироваться. Я начинаю понимать, как использовать его в своих более масштабных планах. Конечно, он привлек внимание нужных персон, которых я больше всего хочу… подразнить.
И отвлек внимание тех, кому придется дорого заплатить за свою ошибку.
Чего еще просить у дикого зверя?