Черная часовня
Шрифт:
Так или иначе, вот они мы, четверо мужчин: три почти респектабельных джентльмена и один неотесанный рабочий.
Когда мы спешили за Ирен по сырым темным улицам и, оглядываясь назад и по сторонам, искали знаки преследования, я не могла избавиться от мысли, что мы, три женщины, являем собой отличный пример разных уровней роста, приписываемого Джеку-потрошителю. Ни у одной из нас рост не составлял ровно пять футов – скорее мы были на несколько дюймов выше, в точности как подозреваемые на роль Потрошителя.
А Шерлок Холмс? Что ж, его рост превышал шесть футов по крайней мере на один или два дюйма, будь я проклята! Ясное дело, почему он для маскировки притворяется горбатым: просто не хочет слишком выделяться своим высоким ростом.
А представьте, если бы он носил ковбойские сапоги, как наездник шоу «Дикий Запад»!
Да уж, то еще зрелище.
Я старалась прогнать нелепые мысли, но я очень устала, да и тесное соприкосновение с грубой реальностью побуждало искать спасения в браваде.
По правде говоря, меня изрядно потрясли тот погреб и жестокие события, которые, по предположению мистера Холмса, там произошли. Не сомневаюсь, что мужчина, который использовал вместо чернил собственную кровь, был своего рода пленником. Возможно, приказ написать подобную фразу являлся наказанием. А я совершенно против телесных наказаний для кого бы то ни было.
И кстати о телесных наказаниях – ох, как же у меня ныли руки во время той прогулки! Зачем только я предложила держать «светильник мой у золотых ворот» [115] ? Статуя-то Свободы сделана из меди, а не из хрупкой плоти.
115
Строка из сонета Эммы Лазарус «Новый Колосс», выгравированного на табличке внутри статуи Свободы (пер. В. Кормана).
И мисс Свобода стоит на крепкой стальной опоре, спроектированной месье Эйфелем. Высота статуи составляет лишь треть от его мощной башни, и подарок к столетию американской революции был установлен всего три года назад, в 1886 году. Слава богу, что французы решили увековечить столетнюю годовщину нашей революции иначе, чем они планировали отметить столетие своей: гигантской гильотиной. Представьте себе иммигрантов, «жаждущих дышать свободно», которые на входе в порт увидят в Нью-Йоркской гавани подобное безобразие!
Я начинала узнавать улицы. Мы были неподалеку от Парижской оперы, продвигаясь вдоль бульвара Монмартр. Справа стоял Театр варьете; два его узких яруса классических колонн с фронтоном наверху блестели, словно фосфоресцируя в подкрашенном уличным освещением тумане. Здесь же, в начале Монмартра, на пересечении с улицей Ришелье находились Театр водевиля, Театр комической оперы и знаменитые кафе, сгрудившиеся на тротуаре, словно стайка голубей: «Cafe Riche», «Cafe Anglais», «Maison Doree», «Cafe de Paris» [116] . Прямо впереди сиял пассаж «Панорама», чудесная достопримечательность, где живописные картины искривляли перспективу, создавая причудливое подобие объемного изображения.
116
«Богатое кафе», «Английское кафе», «Золотой дом», «Парижское кафе» (фр.).
Это была знаменитая часть Парижа, и иногда, несмотря на ранний час, мимо рысью проходила везущая кэб лошадь; пешеходов, к счастью, было мало, что затрудняло возможность преследовать нас незаметно.
Мы все перешли на размашистую пьяную поступь, даже Шерлок Холмс, который в действительности оказался самым убедительным выпивохой из всех нас.
– Еще далеко, мадам? – спросил он невнятно.
– Мы уже пришли.
Мы остановились как вкопанные и в недоумении принялись озираться.
– Куда? – спросила я.
Примадонна кивнула на здание по другую сторону бульвара:
– Музей Гревен.
Сообщение погрузило всех в молчание – кроме Нелл, конечно.
– Никогда о нем не слышала, – заявила она. – Какого рода коллекция представлена в этом музее?
– Тела, – пояснил Шерлок Холмс с явным удовольствием. – Восковые фигуры. Многие из них являются копиями знаменитостей, чаще всего покойных. Но вход заперт и зарешечен. Зачем мы здесь?
– Чтобы обойти замки и решетки, – ответила Ирен. – Думаю, кто-то нас уже опередил.
– Это безумие! – пискнула Нелл.
– Идея представляется безосновательной, – поддержал более мягким тоном английский сыщик.
Я не могла не согласиться с Шерлоком Холмсом. Фасад музея Гревен выглядел так внушительно, словно принадлежал одной из самых популярных достопримечательностей города, и даже тусклое газовое освещение не скрывало великолепие здания, перед которым мы стояли.
На красивых металлических штандартах перед ним висели плакаты Жюля Шере [117] с гибкими леди, столь популярными в Париже. Арочный вход увенчивала надпись элегантными медными буквами: «МУЗЕЙ ГРЕВЕН».
117
Жюль Шере (1836–1932) – французский художник, один из основоположников современного плаката.
Хотя в Лондоне – сначала на Бейкер-стрит, а потом на Мэрилебон-роуд – и существует музей мадам Тюссо, семья которой сбежала из революционной Франции, чтобы открыть дело в другом месте, я читала, что экспозиция Гревен берет начало в тех же истоках, хотя она открылась всего семь лет назад.
В этом музее побывал каждый из жителей и гостей Парижа. Самые зрелищные экспонаты представляют знаменитостей, события и даже газетные иллюстрации своего времени.
Последнее казалось мне особенно интересным. Если печатная газета соединяется с визуальными элементами – не просто живыми картинами с настоящими актерами, но с умершими знаменитостями, отлитыми в воске, – безусловно, в недалеком будущем стоит ожидать еще более причудливого сочетания новостей, повествования и изобразительного искусства. Такого, которое превратится не просто в журналистику или сценическое искусство, но станет гибридом обоих, представляя собственную – вечную – жизнь.
И смерть.
Думаю, именно поэтому Ирен привела нас сюда.
– Можно ли пробраться внутрь? – спросила она Шерлока Холмса.
– Нет, если не хотите привлечь к себе внимание.
– Похоже, на нас просто некому смотреть, – возразила она, глядя на пустую улицу.
– Сомневаюсь, – ответил он. – Но чье бы внимание мы ни привлекли, возможно, в данный момент ему не захочется привлекать внимание к себе.
– Мы с Пинк и Нелл будем топтаться вокруг, – решила она, – чтобы скрыть ваши действия.