Черная часовня
Шрифт:
– Да, – подтвердила Ирен. Ее голос был очень серьезным. – Мне интересен ваш диагноз, мистер Холмс.
– Мне жаль признать, но ваша интуиция полностью себя оправдала, мадам, – сказал он резким, строгим тоном. – Это не восковая фигура, которая находилась здесь раньше. Женщина умерла всего несколько часов назад, не здесь; она убита и при этом – или, возможно, следует сказать «после того как» – была ужасно изуродована.
Мои опасения подтвердились: холодную фальшивую восковую плоть заменили настоящей человеческой плотью. Какой демон устроит такую сцену для ничего не подозревающей публики? Хотя толпа, которая ежедневно стекается в парижский морг, без сомнений, содрогнулась бы от вестей о новом расчлененном теле, которое появилось в музее, посвященном подражанию жизни. Но благодаря Ирен кошмарный экспонат наверняка сохранят в тайне.
– Теперь, – мистер Холмс повернулся к нам с таким каменным лицом, что мне показалось, будто оно пойдет трещинами, едва он заговорит, – не будете ли вы так любезны оставить меня наедине с фонарем и моим делом. Я должен собрать оставшиеся улики, прежде чем оповещу полицию и разрешу им топтаться по всему музею, что стадо верблюдов из сцены о Каире. Советую вам присоединиться к восковой паре на скамейке в главном зале, пока я не закончу.
– Вам не нужна помощь? – недоверчиво спросила Ирен.
– Вы ничем не можете мне помочь, и я вынужден настоять на том, чтобы вы избавили себя от близкого знакомства с этой сценой, которая несет на себе метку самого дьявола. В таком деле я бы не решился просить помощи даже у доктора Уотсона.
Он повернулся к нам спиной, словно нас и не было, словно мы превратились в три восковые фигуры, и он остался единственным живым существом в музее Гревен.
Глава сорок третья
Календарь преступлений
За тревожной, но увлекательной мелодией сексуального насилия, окутывающего убийства подобно шерлокианскому туману, преступления по-прежнему остаются интригующими, потому что виновного так и не нашли…
Взошло солнце, но едва ли стало светлее. Парижское небо раскрылось моросящим серым зонтом над бульварами и улицами. Город отражался в тусклом блеске мостовых.
Я украдкой выглянула из окна в алькове Элизабет, но не увидела фигуры нашего преследователя: по улице сновали лишь сгорбленные пешеходы.
Я переоделась из тяжелой мужской одежды в свою ночную рубашку и домашний халат. Привычный мягкий хлопок окутал меня нежным коконом, защищая от жестокой реальности прошлой ночи. Казалось, что от грубой шерстяной ткани все тело у меня покрылось синяками, а разум пришел в такое смятение, из которого я боялась никогда не выбраться.
Никто из нас не отправился спать.
Элизабет, очарованная своим мужским одеянием, ходила в нем еще пару часов, прежде чем переодеться в обычное комфортное ночное облачение. Оно поразило меня: простая белая сорочка из хлопчатобумажной фланели с начесом, окантованная кружевом, и клетчатый шерстяной халат.
Ирен удалилась в свою комнату и вышла оттуда в шелестящем пеньюаре из темно-зеленой тафты, который окутывал ее, как блестящий панцирь экзотического тропического жука. Творение Ворта, безусловно. Мне показалось странным, что она стала искать убежище в таком наряде после всего увиденного и после того, как она привела всех нас – включая прославленного детектива-консультанта – к завершающей страшной находке.
Примадонна заняла мягкое кресло перед камином, где по просьбе Элизабет развели огонь. Не произнеся ни слова и даже не достав свои отвратительные маленькие сигары, Ирен сидела, как императрица на троне, словно ее царское одеяние было слишком тяжелым, чтобы пошевелиться, и только разум продолжал работать за бесстрастной маской лица. Ее черты сковало то же жуткое холодное выражение, что и у Шерлока Холмса, когда тот отправил нас в фойе музея Гревен нынче ночью.
Она напоминала мне театрального актера, который занял положенное место на сцене и ждет, когда откроется занавес и начнется следующий – заключительный – акт драмы.
И неожиданно я поняла не только Ирен, но и, Господи помилуй, Сару Бернар. Обе впитали убежденность и силу неординарных героинь, которых так часто изображали на сцене: библейской Юдифи или византийской императрицы Феодоры. Они не отказывались от трудных ролей и в реальной жизни, не позволяя себе трепетать, кланяться и пресмыкаться. Уж если и воспринимать жизнь как драму, то, по крайней мере, они собирались исполнять в ней ведущую партию, и не важно, насколько сдержанно примет их ханжеское общество. Прежде я даже не задумывалась, что, возможно, сила театра влияет не только на эмоции зрителей, но и на характеры самих актеров, прививая им вкус к необычным судьбам.
Наконец через час Ирен встряхнулась. Она попросила Элизабет заказать завтрак по внутреннему телефону. Давая инструкции работникам кухни далеко внизу, Элизабет встретилась со мной взглядом. Ни у одной из нас аппетита не было и не ожидалось в ближайшее время.
Но Ирен оказалась права. Когда официант доставил накрытые подносы с дымящейся едой и на нашем круглом столе появились овсянка с изюмом, сосиски, рыба, омлет и выпечка вдобавок к кофе, чаю и горячему шоколаду, в нас будто щелкнул переключатель, и в трагически искривленной вселенной восстановилось подобие порядка.
Я с неожиданностью для себя согласилась выпить горький черный кофе, в то время как Элизабет добавила в свой напиток сливки. Сегодня утром нам всем хотелось сломать привычный ритуал.
Мы ели сосредоточенно, в полном молчании. Ни одна из нас не смогла осилить выбранное блюдо целиком.
Наконец Ирен поднялась и, шелестя тафтой, словно стая грачей крыльями, вернула полупустые тарелки на подносы и сдвинула их к письменному столу, а я убрала кружки с напитками.
– Теперь, – сказала она, возвращаясь за пустой стол, – мы должны решить, каким будет наш следующий шаг.