Чёрная книга Арды (издание 1995 г. в соавторстве)
Шрифт:
"Сейчас, пока ты еще моя, если я смею думать так, я хочу хоть что-то оставить себе на память... Прости меня".
Он склонился над спящей и поцеловал ее в губы.
"...И, проснувшись в зачарованной пещере от колдовского сна, увидела она того, кто разбудил ее, и полюбила его..." Так говорят людские сказки.
Снов больше не было. Была вернувшаяся память. И была неуходящая боль - как будто раскаленный уголь в сердце... Внешне она было совсем здоровой - только вот волосы седые. Вместе с прочими женщинами занималась обычными делами, заполнявшими повседневность. Хотя она уже не могла зваться Солнечным Лучиком, но как же светло было в доме целительницы Халинн, где жила теперь молодая гостья...
Все было бы хорошо, если бы не постоянное ощущение надвигающейся беды. Это понимали все - особенно когда она пела. А пела она теперь все чаще, словно боялась, что не успеет передать все, что знает. Она говорила теперь обо всем, что помнила - просто рассказывала о своей жизни, обо всех, кого знала и любила - тысячи раз, с мельчайшими подробностями... Об Ульве, его великой любви и великом горе, об Этарке - отец часто вспоминал его, о Торке и Борре, что воспитывали ее вместе с доброй и печальной Ахэтт, об Учителе, об Ахтэнэ, о Гортхауэре - все, что помнила, даже незначительные мелочи, все, что слышала от других. И пела, пела... Улльтайр не мог забыть, как однажды она сказала ему:
– О нас говорили, что мы лишь оболочки, вместилища воли и злобы Врага, и, когда он уйдет, мы перестанем быть... В этом есть доля истины. Было что-то, связывавшее нас всех, и теперь без этого тяжело жить. Будто рана в душе, и жизнь вытекает по капле. Я борюсь, я хочу остаться - но силы покидают меня. Даже тебе, лекарь мой, возлюбленный мой, не закрыть этой раны... Не оставляй меня. Хотя бы пока я еще жива...
Он еще хотел спросить тогда - куда же ушел Учитель, что сталось с ним... Так и не спросил. А она никогда не говорила об этом.
...Год склонялся к закату, когда Айрэнэ - теперь ее называли Аэрнэ слегла, чтобы уже не подняться. Улльтайр почти не отходил от нее. В Земле-у-Моря не умирают в одиночестве. Рядом с ней были ее друзья - те, кто успел полюбить ее; да и можно ли было не полюбить Айрэ? Иногда ей становилось лучше, и она снова пела. Особенно часто это бывало на закате, когда медно-красное солнце медленно опускалось в море. Потом, когда она уже не могла петь, другие пели для нее, говорили о хорошем, будто впереди была не смерть, а долгие счастливые годы...
Так она и ушла - осенним вечером, когда в окно смотрела Звезда. Голова ее лежала на коленях Улльтайра, тихо пела флейта, тихо пели девушки... И не сразу заметили они, когда дыхание покинуло Айрэ.
Так песни Аст Ахэ остались в этой земле, как и все, что рассказывала Айрэнэ. Летописи сохранили ее рассказ в хроники, и Странники, уходя в Большой Мир, несли с собою уже утраченную там память.
"Тяжела земля, она давит на грудь... Не в земле ты будешь лежать, а огонь так жжет... Говорят, там, далеко за морем, есть дорога к звездам, к нашей Звезде... На закате ладья унесет нас в море, на закате волны поднимут нас в небо..."
...Тринадцать лет... У Хурина и Ахтэнэ - теперь ее называли Морвен, было двое сыновей: старший, с зеленовато-карими глазами, был похож на мать, младший внешностью пошел в отца.
Тринадцать лет.
Что-то произошло с ней в последний год. Нет, она не была больна: в ней просто появилась какая-то усталая задумчивость, тоска, что ли... Она почти не выходила из дома: сидела у окна со своим вышиванием, и часто, неслышно войдя в комнату, Хурин замечал, что она неподвижно застыла с иглой в руке, а глаза ее, не мигая, смотрят в пустоту - словно видят что-то, невидимое ему.
Она почти ничего не ела - пожимала плечами и говорила с виноватой полуулыбкой: не хочется. Она почти не спала - лежала без сна, глядя в темноту широко распахнутыми глазами.
Он все пытался что-то сделать для нее, не в силах спокойно смотреть, как уходит по капле ее душа: она только улыбалась с виноватой нежностью: видишь, какая я...
Какая?
Слабая... Как страшно горит эта звезда...
Любовь моя, девочка моя милая, желанная моя, что с тобой?
Не знаю... Мне так горько и так легко, что кажется - у меня растут крылья, и скоро я улечу отсюда...
Она больше не вставала. Тело ее стало легким, лицо и руки - почти прозрачными, и он иногда ловил себя на том, что не может выдержать ее взгляд.
Единственная моя, родная моя, что мне делать, что?..
Ничего... Все хорошо, милый...
Она не плакала - улыбалась, но слезы медленно текли по ее лицу, а у нее уже не было сил, поднять руку, чтобы стереть их.
Вышивку вот не закончила... жалко, была бы красивая... Белые ирисы как дома...
Ну, что ты, ну, успокойся...
Мне спокойно... Не тревожься, милый, не надо...
...В этот вечер он так же сидел рядом и рассказывал - даже не очень понимая, что. Говорить все, что угодно - только бы не это молчание.
– Я хочу взглянуть на свадебный убор.
Он обрадовался - тому, что она заговорила, что хотя бы чего-то пожелала, и бросился исполнять просьбу, как повеление.
И, вернувшись, натолкнулся на странный взгляд неожиданно зеленых трава подо льдом - глаз.
– Ты... пришел?
Он хотел ответить - да, но слово застряло в горле.
– Ты вернулся... Я верила, я ждала... Зачем ты заставил меня уйти? Неужели ты думал, что можно заставить забыть? Что я забуду?
Она снова улыбалась - печально, еле заметно.
– Пожалуйста... не уходи сейчас. Уже недолго.
Он поспешно сел.
– Дай мне руку... нет, не надо: тебе будет больно. Так я и не сумела...
Он не понимал, что происходит. Надо было, наверно, сказать что-то, чтобы разбить наваждение, но он не находил слов.
Она приподняла руку - тень жеста: