Черная кровь. Черный смерч
Шрифт:
– Чем это он их? – спросил Таши, кивнув на окоченевшие тела.
– А руками, – ответил Ромар. – Брал, понимаешь, за голову и шею сворачивал. А они, бедняги, и бежать не смогли. – Ромар рассмеялся нервно и добавил: – Ведь он, прохиндей, нас вместо живца использовал. Знаешь, как большую рыбу на живца ловят? Я старался по лесу пройти тихохонько, чтобы ни единая живая душа не заметила, а он сзади крался и всему лесу о нас в голос кричал. То есть не кричал, конечно, а морок наводил, что мол, идут слабые да глупые, которых есть приятно. Вот большеглазые и слетелись отовсюду. А как мы им сразу не дались, тут они своё поганое
– А он не услышит, как мы его тут ругаем? – шепотом спросила Уника.
– Не услышит. Он совсем ушёл. Это и к лучшему, а то с ним вместе идти – всё равно что на рузархе верхом прокатиться: и быстро, и споро, и никто на тебя не кинется. Вот только охоты на такую прогулку немного и в конце не знаешь, куда попадёшь, то ли до места, то ли до брюха.
– Мне он тоже не нравится, – сказал Таши. – Противный, хуже Тейко. Вроде бы и сильный, и умелый, и колдовству всякому обучен, а гниль наружу проступает, как у червивого ореха. И с матерью говорит не по-сыновьи.
– Гниль, говоришь, проступает? – многозначительно спросил Ромар. – А ты хоть знаешь, с кем дорогу шёл?
– Сын Йоги… – удивлённо ответил Таши.
– Сын-то сын, а кто у него отец?
– Оте-ец?.. – протянул Таши, оглушённый страшной догадкой.
– Понял… – сказал Ромар. – Да, так оно и есть, не человек это, мангас. С ним никто совладать не может, одна Йога, да и то до поры.
– Но ведь мангас… – Таши развёл руками, стараясь показать что-то необъятное, и замолк, вспомнив, какие разные мангасы были у согнутых.
– Верно, обычно они здоровущие, – признал Ромар, – а этот не удался. Тоже вот вопрос: из каких его отец будет? На согнутого не похож, на трупоеда – тем более.
– Может, карлик? – подала голос Уника. – Потому он и маленький.
– Карлики не люди, они ночным лемурам сродни, – отрезал Ромар. – От них у женщин детей не появится, даже если и случится что между ними. Значит, ещё какой-то чужинский народ по миру бродит. Мало нам своих печалей…
Таши наконец справился с оцепенением, вытащил меч и обвел взглядом поляну, усыпанную мёртвыми телами.
– Что ж мы тогда его отпустили, мангаса проклятого? – проскрежетал он. – Да если б я знал…
– Успокойся! – резко сказал Ромар. – Потому я тебе и не говорил ничего прежде времени, чтобы ты глупостей не напорол. Тебя послали не на мангасов охотиться, а дело делать. Бродит он тут и пусть себе бродит. Сам видишь, нас он не тронул, даже помог. Вот и ты его не трогай. Давай лучше в путь собираться. Карликов нам всех всё равно не закопать, так что пусть лисицам достаются. Ох и нечисти тут потом заведётся… не приведи Лар кому-нибудь на этой поляне заночевать. Убить не убьют, но и целым не отпустят.
За день они ушли довольно далеко от недоброго места, так что Уника наконец перестала испуганно вздрагивать от всякого лесного шороха. К полудню утренний морозец заметно сдал, но вместе с тем откуда-то натянуло
– Ничего, – привычно утешал Ромар. – Зимой по болотам легче ходить. Мшаники попромёрзнут, коркой ледяной возьмутся, пройдём как по плотной дороге. А летом бы вязли, что муха в пчелиный мёд.
Таши пытался представить себе хвалёные болота, но это не удавалось. Дома болотинами звали камыши. Вдоль лугового берега камыш местами чуть не на день пути тянулся, но даже в плавнях всегда пройти можно – где вброд, где вплавь. Но как камыш может со мхом быть? Да ещё и трясина какая-то…
Холмы, поросшие крупным сосняком пополам с берёзами, перемежались мокрым лесом, где господствовала ольха, горькая осина и опять же берёза. Мха кругом было сколько угодно, но Ромар обещал что-то ещё более мшистое. Откуда он знает, если сам здесь не бывал? Полдня идём, а ничто не показывает, что лес где-то собирается уступать место хоть болоту, хоть чему бы то ни было.
Болота открылись неожиданно. Очередной холм оказался последним, и сосны у его подножия разом скукожились, потеряли в росте и вскоре уступили место моховым кочкам, на которых белые клочья отцветшей пушицы сливались с первым, ещё не улёгшимся как следует снегом.
Под ногами сразу зачавкало, идти стало трудно. Ромар надеялся зря: конечно, болота не промёрзли, да и не могли промёрзнуть за два дня бесснежных холодов. Толстое одеяло красного мха укрывало его, в гиблых, отороченных белоусом местах медленно сгнивали жирные болотные травы, со дна трясин лениво поднимались пузыри, неспешно перемешивая затхлое варево. Где оказывалось если не суше, то хотя бы плотнее, корявились уродливые сосенки, сходные с лесными великанами, как диатрит чем-то похож на человека. В таких местах одна на другую громоздились моховые кочки, рассыпающиеся под стопой. Там тоже ничто не замёрзло, из-под ног выступала вода, разом съедавшая снежок, сизые от мороза ягоды клюквы кровянились во мху. Уника на ходу подхватывала ягоды – всё не лишнее будет в дороге, – бросала в торбу. Угостила Таши и Ромара. Таши скривился от кислого, а Ромар благодарно кивнул.
Потом клюквенники кончились, поверхность стала ровной, как растянутая лошадиная шкура, только сами путники почему-то всё время находились посреди глубокой ямы. Казалось, что и не идёшь совсем, а топчешься на месте: на три шага впереди – пригорок, за спиной – тоже пригорок, но сколько не идёшь, подняться на них не можно. И лишь заметив, как от каждого шага пробегает кругами чуть видная волна, Таши понял, что никаких пригорков вовсе нет, и идут они по болотной хляби, и лишь тонкий ковёр сцепившихся трав спасает их жизни. Кое-где в отдалении торчали сухие метёлки камышей, и там, как сказал Ромар, было вовсе гиблое место – прорва.
– Ноги держите раскорячкой, – одышливо говорил Ромар, – чтобы если провалилась, так только одна. И друг от друга разойдитесь шага на три. Тут вы не на прогулке, это мягкая земля.
– Ежели прежде весь мир был таким, – проворчал Таши, – то тогда Шуру за его грех надо в ножки кланяться и ежеутренне спасибо говорить.
– Ты бы язык попридержал, – посоветовал Ромар. – Не стану врать, будто Слипь как раз тут живёт, но думаю, что где-то в похожем месте. Ты бы лучше боло отвязал – неровен час кто-то в трясину провалится, чем вытаскивать будем?