Черная сага
Шрифт:
— Ты думаешь, что он оттуда не вернется!
— О, нет! — ответил я. — Я так не думаю. Я думаю иначе: он отправлен туда потому, что так будет лучше для Державы.
— Чем?!
— Да хотя бы тем, что его отъезд еще на некоторое время отсрочит мятеж. А мятежи, как известно, ослабляют государственное устройство, пусть даже эти мятежи замышлены во благо.
— О, да! — засмеялась она. — Это правда! Ибо свержение такого…
— Деспота, как я? — спросил я. — Ты об этом хотела сказать?
— Да, об этом.
— Нет! — тут уж засмеялся я. — И вовсе не об этом. Державные дела тебя не могут беспокоить, ибо
Но тут она ударила меня и я не смог договорить, ибо когда меня бьют по лицу, то у меня тут же начинается обильное кровотечение из носа и ушей. Даже несильного удара раскрытой женской ладонью достаточно для того, чтобы лишить меня возможности продолжать связную беседу. Так было и на этот раз я замолчал и стал пытаться остановить платком кровь. Однако руки у меня очень сильно дрожали, и тогда она вырвала у меня платок и все, что надо, сделала сама. А потом уложила меня на скамью, приладила мне под голову подушку, а сама села рядом и гневно сказала:
— Какой позор! Какое унижение! Доколе же все это будет длиться?
Я молчал. Я не мог… Да и не хотел я ей ничего отвечать. Ну почему я должен был жениться именно на ней? Что дал наш брак — военный союз между двумя державами? Торговые выгоды? Или хотя бы любовь? Ничего! Тогда, действительно, зачем весь этот многолетний позор, который я испытываю всякий раз, когда появляюсь на люди? А унижения?! Даже от собственных детей! И я лежал, молчал. Она еще некоторое время посидела возле меня, дождалась, пока я окончательно приду в себя, а после встала и сухо сказала:
— Я была крайне несдержанна, прости.
— Прощать не мне, — ответил я. — Пусть Он простит.
— Я думаю, простит.
— Тогда зачем ты ко мне обращаешься?
— Так, по привычке. Ведь, как-никак, мы вместе уже двадцать лет.
— Да, к сожалению, — с улыбкою ответил я. — А двадцатилетние каторжные работы обычно назначаются…
— Но ведь у нас — пожизненно! — язвительно перебила меня Теодора.
— Ты вновь права. И единственно, чем мы можем облегчить свою участь, так это сократить наш жизненный срок вдвое.
— Что ты с успехом и делаешь! Особенно по отношению ко мне.
Я не ответил — только усмехнулся. Водить с нею беседы совершенно бесполезно. Наверное поэтому даже Твердолобый, бывая у нее, молчит.
Он и в Пустыне был не очень-то общителен. За целый год ни разу не представил мне отчета. И я терпел. А он продвигался все дальше и дальше в пески. Принимая очередного гонца из Южной Армии, я отмечал на карте пройденный Нечиппой путь, построенные им крепости… И видел, как он пусть медленно, но неумолимо приближался к заветной цели. И думал, что если он и действительно сумеет одолеть Великую Пустыню и вторгнется в благословенные южные земли, возьмет там баснословную добычу и вернется, и вновь, как и двенадцать раз до этого, торжественно прошествует по наипольским улицам, то этот его тринадцатый по счету — то есть уже априори несчастливый — триумф может и вовсе вскружить ему голову. А что такое пьяный от успеха, рвущийся к неограниченной власти солдафон? Это катастрофа для Державы! Так как же ее предотвратить, каким — конечно же, только законным — образом остановить сползание общественных симпатий к культу так называемой твердой руки? Вот примерно над чем я тогда долго и безрезультатно размышлял…
Как вдруг известие: идет Старый Колдун, всех жжет, всех убивает, никто не может его задержать…
И мне стало легко! Я успокоился, послал гонца в Пустыню. За ним второго. И Нечиппа клюнул! О, да, Нечиппа храбр, удачлив, мудр. Но мудр по-своему, по-строевому, по-военному. А вот по-житейски он очень глуп и, главное, легко предсказуем. Я изначально знал, что он затеет бунт. И знал, что он будет ждать, пока Старый Колдун ворвется в Наиполь, чтобы потом он, Твердолобый… Х-ха! Но тут я обошел его! А заодно и варваров. Иными словами, я — и только я один! — спас тогда столицу от их двойного нашествия. И плебс благотворил меня, и плебс прекрасно видел, как «этот безмозглый предатель», а именно такими словами они о нем тогда и отзывались…
А ведь «предатель» мог остаться в Южной Армии, войти в благословенную страну, вернуться оттуда победителем…
Но он вошел предателем, изменником, и окружил дворец, снял стражу и вошел ко мне, и угрожал мечом…
Зачем?! Да если бы он тогда просто толкнул меня хоть пальцем, я бы упал и кровью изошел, и…
Да! Ведь я тогда был чуть живой, меня качало, я даже сапоги в тот день не мог надеть — склонился к ним, упал… И потому предстал пред ним в сандалиях. А говорил я с ним — и даже самого себя не слышал, ибо пульс так гремел в ушах, что я боялся, как бы кровь сама собой не хлынула…
Но я это все тогда выдержал, я довел свою речь до конца, он взял вино, выпил — и сразу присмирел, и стал, как верный пес. За это я ему очень благодарен. И вообще, если бы не он, не его помощь, я бы упал тогда, не вышел бы к войскам, а так он вел меня, поддерживал. И поэтому я… Я ж говорил уже — я не злопамятный! Я после повелел, чтобы его не трогали, а отпустили бы на Санти. И легионы я тогда не обманул — всем заплатил, как обещал. И Теодору я…
А мог! А как того хотел! Но дети…
Да! Сыновья мне того не простят. Они пошли в нее — и внешне, и характером. А Зоя — это я. О ней мне Полиевкт сказал:
— Безголовый собрался жениться на ней, это его Старый Колдун так надоумил. Тогда ты, говорит, будешь по крови вровень с ярлиярлом, а твои дети, говорит, смогут претендовать на руммалийский престол.
Я засмеялся. После того, как варвары ушли, Полиевкт наладил быструю связь с Ерлполем, и теперь частенько рассказывал мне о всяких тамошних диковинах. Вот и на этот раз он снова не был скучен. Так сказал ему я.
Но Полиевкт, обидевшись, сказал мне так:
— Это не так смешно, как кажется. Старый Колдун снова собирается в поход, и в этот раз, боюсь, все будет намного серьезней. Кроме того, я имел немало бесед с весьма и весьма сведущими людьми, и вот что любопытного…
Но тут я поднял руку, и он замолчал. Дело в том, что я очень невысокого мнения о тех, кого достойный Полиевкт смеет именовать сведущими, ибо это, как правило, народ одержимый разными бредовыми идеями и настолько оторванный от жизненных реалий, что это даже трудно себе представить. Поэтому, чтобы поскорее перейти на другую тему, я и сказал:
— Ты лучше мне расскажи, как поживает Твердолобый.
— Пишет трактат.
— Военный?
— Да.
— О чем?
— Не знаю. Я его не видел. Я и на Санти не бывал уже лет пять.