Черная сага
Шрифт:
— А меч-то у тебя еще не кормленый!
Ярл Любослав насторожился, но смолчал. А абва продолжал:
— Да-да, не кормленый. Еще месяц назад он был в земле, потом его достали, сбили с него ржавчину и вновь перековали. А крови на нем нет.
— Есть! — не сдержался ярл.
Но абва, усмехнувшись, возразил:
— Да разве это кровь? Кровь у меня и у него и у тебя. А у раба — что, тоже кровь?!
Варвар нахмурился. Гликериус опять заговорил:
— А знаешь, для чего мечу дают ржаветь? Не для того, чтобы он затем очистился, как думаете вы, а для того, чтоб изменить его химический состав, ведь углерод…
Но тут он замолчал и посмотрел ярлу в глаза. И долго так смотрел…
Потом сказал:
— Я
Ярл побледнел… и мотнул головой — нет, не надо.
— Ну что ж, не надо, так не надо, — согласился абва. — Но тогда я скажу тебе вот что: не придавай особого значения надписям, потому что не такие уж они могущественные, как думают некоторые. Вот, например, меч Хальдера тоже ведь был исписан магическими письменами…
— Нет! — сказал варвар. — Его лезвие…
— Я не о лезвии — о ножнах, — сказал абва. — Ведь лезвие разит, а ножны укрывают. Так вот, на этих всемогущих ножнах было написано, что тот, кто облада…
И абва замолчал. А после рассмеялся и сказал:
— Я разболтался, словно женщина. Надеюсь, ярл простит меня.
Но ярл молчал. И он был явно недоволен тем, что абва замолчал, ибо ему, конечно же, очень хотелось бы услышать продолжение…
Однако старый мошенник уже резко переменил тему разговора; сперва, обратившись ко мне, он спросил, когда мы собираемся делать привал, а потом стал подробнейшим образом — и уже не по-варварски, а по-руммалийски рассказывать мне о том, как прошел его вчерашний опыт с живым серебром, и так и сыпал, так и сыпал мудреными терминами…
А потом вдруг оборвал сам себя на середине фразы, вновь повернулся к варвару и сказал:
— А говорят, что Айгаслав ведет свой род от Подкидыша. Это правда?
Юный ярл неопределенно пожал плечами. Тогда Гликериус сказал:
— Но это точно так. И про Хвакира мне тоже все известно. И потому ваш Безголовый и ушел — Хвакир увел его под самым вашим носом. А вы… С того, небось, и перегрызлись, что Айгаслав ушел! И меч унес.
— Меч — нет!
— А… О!
И абва замолчал. А после вовсе встал и отошел в сторону и, перегнувшись через борт, долго смотрел на воду; наверное, о чем-то очень крепко думал. А я не знал, чего…
Вдруг ярл тихо спросил:
— Кто он такой?
— Не знаю, — сказал я. И, помолчав: — Действительно, не знаю.
— А сам ты кто?
— Я? Просто воин, — сказал я. — Мой господин велел, чтоб я пошел и разорил Ярлград. Но я сказал: мне одному не справиться. Тогда он дал мне эти корабли, и я пошел. А разорив, вернусь.
— А дальше что?
— Убью его.
— Кого?
— Да господина. Возьму его жену, усыновлю его детей.
— А зачем тебе это?
— Н-не знаю, — сказал я.
И я был искренен! Я и действительно не знал, зачем мне это все — и красные сапоги, и Наиполь, и даже Теодора. Сегодня утром, покидая лагерь, я, против обыкновения, не отдал приказ об устройстве очередного сигнального поста. Первый легат напомнил мне об этом. Я отмахнулся, промолчал. И вот теперь мы, прервав всякую связь с метрополией, тем не менее продолжаем продвигаться вверх по враждебной реке. Так что если теперь с нами случится что-нибудь непредвиденное, то уже некому будет передавать сообщение, просить о помощи… Ну и не надо! Что случится со мной, то случится со мной, и это только моя забота! Мне нет никакого дела до Тонкорукого, так пусть же и ему не будет никакого дела до меня! Я воин, просто воин, я хочу сражаться… и побеждать, если будет на то воля Всевышнего. А если нет, то я готов и умереть. Полиевкту было намного сложней, он был один, а под моим началом целых два легиона. Примерно с таким же количеством войска я в свое время вторгся в Змеегорье и одолел их всех, привел к присяге, обложил налогами и даже произвел среди них воинский набор. А здесь…
Я вынул меч, огладил лезвие. Оно было чуть теплое, в зазубринах…
Вдруг ярл сказал:
— Мечи у вас короткие.
Я глянул на него. Он улыбался. Я сказал:
— Да, это так. И это не случайно. Мы сражаемся в плотном строю и потому короткие мечи для нас удобнее. И мы, опять же, колем, а не рубим. Вот так!
Я показал! И кровь во мне вскипела. Барра! Вот…
Нет. Я положил меч на колени и вновь огладил лезвие. Сказал:
— Мечи часто ломаются. Когда я уходил в первый поход, то запасных клинков было нагружено… Шестнадцать фур! Ты представляешь?
Ярл молчал. Смотрел очень внимательно. И ждал…
Да я и сам уже не мог остановиться! Говорил:
— Там, в Змеегорье, это не у вас. У вас тут степь как пиршественный стол, все легионы созови, всем места хватит. А там — вот так! Там горы, скалы — не пройти. Там тропы — ногу не поставишь. А камни под ногой! А пропасти! А лед! Лед — круглый год, вот до чего там высоко. Но я прошел! И провел легионы. А шли мы так — щиты над головами. А змеегорцы сверху бросали в нас камни. А прикрывались щитами и шли. Долго шли! А после мы пришли к ним в долину. Долина, это… как тебе сказать… ну, такой ров, очень глубокий, а стены у него — сплошные камни. Вверх посмотреть, так верха и не видно, оттуда, сверху, камень сбрось — и он полдня будет лететь, пока не долетит. А мы идем, укрывшись черепахой. А черепаха — это так: передние держат щиты перед собой, а остальные над собой, а фланговые сбоку, а задние сзади. И так — в каждой манипуле. Идем. А змеегорцы, те — как вы, без строя, кто во что горазд. И сшиблись. У нас короткие мечи, а у них длинные. И… Х-ха! После сражения мы подобрали этих длинных мечей больше трех тысяч. Я приказал обрубить их на нужный размер и сложить — про запас в наши фуры. А после окончания кампании каждый из моих легионеров получил такую долю добычи, что нам пришлось возвращаться кружным путем, ибо преодолеть горные перевалы с такой тяжестью на плечах не было никакой возможности!
Ярл, помолчав, спросил:
— А ты?
— Я — нет, — ответил я. — Я возвращался налегке. Ибо по нашим руммалийским законам военная добыча делится так: одна шестая часть уходит в казну, то есть достается нашему господину, а остальное в строго оговоренных долях распределяется между простыми воинами, квардилионами, трибунами и легатами. Стратигу, то есть мне, главному, достается только один триумф. А триумф, это… О! Представь себе огромный-преогромный город, который рукоплещет и кричит, беснуется, а ты — над ним, над всеми ними! Ты…
Я замолчал, сглотнул слюну, потом опять заговорил:
— Когда им стало совершенно ясно, что никакие переговоры ни к чему не приведут и спор можно решить только войной… вдруг оказалось, что никто из наших тогдашних стратигов не желает становиться во главе легионов. И их легко было понять — ведь это идти не куда-нибудь, а в Змеегорье! Ну а у нас такой обычай, что тот, кто возвращается с победой, удостаивается триумфа, но зато неудачника ждет чаша с ядом, а если попытаться уклониться от нее, то после будет еще хуже и еще позорнее. Вот таковы у нас условия. А я тогда был ненамного старше тебя. А звание стратига стоило полмиллиона номисм, то есть примерно в полтора раза больше того, что вчера вечером получил от меня — не от меня, от Руммалии! — твой достославный дед… Но я не постоял перед такой потратой, я заплатил все, что имел, да еще в придачу заложил свое имение. Вот почему когда я уходил в Змеегорье, то злые языки шипели, что, мол, за чашу с ядом это слишком дорого. А за триумф?! А хотя бы за то, чтоб потом… А! Что и говорить! Номисма — это желтенький кружок. Много номисм — много кружков. И их могут украсть, их можно растерять, растратить, раздарить… А слава — это слава, ярл, она всегда при мне, она — только моя. А посему пока моя рука крепка и голова чиста… А меч короткий, длинный ли, заговоренный или нет — какая в этом разница?!