Черная вдова
Шрифт:
– Преступник – ты. Опасный, зловредный, неисправимый. Понял? Брысь! – Великан бросил есаула на землю.
– Эй, кипчаки! – закричал Дин-Мухамед, – Своих бьете? Опомнитесь!
– Опомнились. – Байгубек вынул меч. – Потому и не хотим больше у коновязей эмирских торчать. Свои? Вы свиньям свои, не нам. Все дела ваши – грязь, и сами вы – плесень. По уши в луже вонючей сидите и нас туда же тянете. Хватит! Гоните их, кипчаки! Я человек известный. На гнусность подбить не способен, советов дурных не даю. Добра желаю, кипчаки. Бейте их! Неужто вам не противно глядеть на этих клещей?
Набежали горожане. Опять вспыхнула драка. Не все канглы послушались Байгубека, так же, как не все туркмены, сарты, каракалпаки бросились бить эмировых телохранителей. Каждый, смекнув что к чему, становился на ту сторону, с которой был прочно связан. Не родственной кровью, не речью единой – сходной думой, сердечной склонностью. Склонность эта зависит от количества денег в сумке, добра под крышей, жира на костях.
Байгубек с помощью друзей распахнул ворота. Ворвались с толпой Бахтиар и Джахур. Обитателей дворца загнали, точно зверей за изгородь, обратно в темный дворец – крепость внутри крепости. Повстанцы удержали часть обоза. В крытых арбах нашлось оружие
– Разбирай! – крикнул Бахтиар.
Люди повеселели. Расхватали пики, луки, щиты, кинулись на стены. В полях вокруг Айхана крутились разъезды татар.
Бахтиар, Джахар, Байгубек сумрачно переглянулись.
– Ну вот, – с тоской сказал Байгубек. – Настал светлый день. Дождались.
Спешка. Сутолока. Суета. Беготня, брань да ругань. Пока селяне и беженцы из предместий, тесня горожан, размещались в сараях, конюшнях, кладовых, молодежь сбивалась в отряды и несла службу на стенах, а старики строили на базарной площади загоны для скота, наступил холодный вечер.
Бахтиар наставлял в одной из южных башен трех добровольных гонцов:
– Идите врозь. Одного поймают – двое ускользнут. В Ургенче найдите Тимур-Мелика, доложите – сил у нас мало, еды и оружия – горсть: Нур-Саид, пытаясь удрать, вывез припасы за город, где, считай, весь обоз захватили монголы. Пусть Тимур спешит на выручку! Наше решение твердо: стоять, пока помощь не явится, но пусть он помнит – не удастся долго тянуть. В Айхане скопилось около трех тысяч человек, но кто они? Старики, женщины, дети. Это бы ладно. Но тут еще муллы, купцы, блудницы. Игроки, воры, курильщики гашиша. Бродячие монахи, гадальщики, знахари. И дурачок Три-Чудака. Драться некому. И всех надо кормить. Голод грозит городу. Подумать только, сколько разной дряни меж людей затаилось! Живешь рядом и не разглядишь, что это такое – будто люди как люди. Но грянула буря – вся нечисть всплыла. Словно навоз в половодье. Война – бедствие, конечно, но нет худа без добра: всех она поставила на место, помогла выявить, кто сталь, кто пыль. От вас зависит, жить Айхану или умереть. Умрет Айхан – умрет Ургенч. Пока мы держимся, Джейхун татарам не перейти. Побоятся оставить нас у себя за спиной. Откуда им знать, что людей, способных не спутать лук и плуг, стрелу и стерню, в городе – горсть? Уходите сегодня же ночью, сейчас, пока татары не обложили нас сплошь. Завтра отсюда мышь не выскочит. Знайте – один из вас должен вернуться, принести ответ. Земля развернется, ноги отпадут, руки отвалятся, глаза вытекут – вернись! Будем ждать, ясно? Весь город будет ждать. Помните это каждый миг. Путь опасен. Но джигиты вы крепкие, ловкие, смелые. Верю в удачу. Давайте обнимемся. Прощай, Салих! Прощай, Эр-Назар! Прощай, Хасан! Спасибо за дружбу, за доброту. Никогда не забуду. Жаль отпускать, но как тут быть? Война. Идти надо. Светлой дороги!
С помощью аркана гонцов спустили поодиночке через особую калитку для вылазок на мощный предстенный выступ. Затем им надлежало с осторожностью спрыгнуть вниз, слезть в канал, омывающий крепость, бесшумно проплыть далеко вверх по течению и вскарабкаться на берег в безопасном месте.
– Вода студеная, – предупредил Бахтиар. – Придется малость померзнуть. Терпите. Выберетесь на сушу – согреетесь на бегу.
Он не сказал, что они все-таки одеты, а он вчера купался голый. И то обошлось. Даже не чихнул. Что говорить? Сами должны понимать. Ничего, снесут. Стойкий народ, труженики. От рождения в ледяной воде на ветру ледяном дубились.
…Вчера? Неужели только вчера он скитался один в тумане? Кажется, будто в прошлом году. Столько перемен случилось за день. Он почувствовал смертную усталость. Гонка, и гонка, и гонка. Ей не видно конца. С тех пор, как Бахтиар оставил Янгикент, он не знал трех мгновений покоя. Сон – бред, явь – хуже бреда.
– Давай обойдем караулы да присядем с тобой где-нибудь, – предложил он Джахуру. – Ноги не держат. Ели мы сегодня или нет? Не помню. Проклятье! Почему человек устроен так, что ему непременно нужно есть и спать? Ну, кому нравится, пусть набивает утробу, храпит. Но мне-то это к чему? Я отдал бы любителю плова и отдыха всю свою долю еды и сна в обмен на бодрость, на время, которое он тратит впустую.
– Одержимый, – усмехнулся Джахур. – Святой. Нет, святые и то изволят хлеб вкушать да в мире почивать. Лишь джины, говорят, вечно бодрствуют, питаются заклинаниями. Но ты – не джин.
– И жаль, что не джин.
– Что б ты сделал?
– Сделал бы кое-что.
– Эка невидаль! Совершить кое-что, будучи джином, дело не хитрое. Твори, оставаясь человеком, тогда я тебя обниму. Ну, ладно. Ты – человек, а человек должен блюсти человеческое. Счастье – есть вкусно, досыта, спать в чистой прохладной постели. Сочное мясо на вертелах, плоды свежие, отдых на воздухе – великое благо, дар природы. Без них скучно жить, скучно работать, скучно воевать. Другое дело, что блага те нам недоступны.
– А ты ученый, – съязвил Бахтиар. – Златоуст. Не хуже муллы.
– Еще бы! – опять усмехнулся Джахур. – Кузнецы народ мудрый. Не зря колдунами слывут. Однако у муллы книжный ум, чужой, а у нас – свой, природный. Повторяю – нельзя надрываться понапрасну, надо беречь силы. Надо есть. Пошли, успеет война надоесть. Караулы проверит Байгубек. Идем домой. Заняли келью в караван-сарае. Мехри к вечеру огонь разожгла. Асаль помогать ей взялась. Наверно, давно уж сварилась каша. Идем, ждут.
– Что за Асаль? – равнодушно спросил Бахтиар.
– Дочь старика Бекнияза. Бедный тюрк от нас без ума. Вместе поселились. И Тощий Курбан с нами. В тесноте, да не в обиде.
Караван-сарай. Символ Востока. Кто не смеялся, не плакал в стенах твоих. Они, закоптелые, старые, темные, слышали много разных наречий. В черных нишах беззвучно бьются стоны, проклятья, возгласы радости. Полы узких келий хранят отпечатки бесчисленных ног, обутых в несходную обувь.
Так и земля Турана изрыта следами разноязычных племен, проходивших по ней кто с песней, кто с бранью, на север и юг, на восход и закат.
Ты – звезда путеводная. Говорят, средоточие всех устремлений – храм Кааба в таинственной Мекке. Нет! Не каждый торопится в Мекку. Но всякий, кто на тропе, спешит в караван-сарай. Это кумирня, более почитаемая, чем арабское капище с черным камнем. К ней, не к Мекке, обращены нетерпеливые помыслы, жадные ожидания, на нее возложены упования тысяч сердец, что стучат взволнованно на торговых дорогах.
Посещение Каабы сулит рай небесный, зато караван-сарай – ворота в рай на земле. Он на пороге базара.