Черная вдова
Шрифт:
Ему одному она отдаст свою жизнь, и не только свою. Жизнь всех, кто тут сидит. Еще вчера ей не было дела до них – спасайтесь как можете. Но теперь, когда их забота совпала с ее заботой, они нужны Гуль-Дурсун. Гуль должна дойти до белых шатров Орду. Понадобится мост, построит мост – даже если его придется возвести из человеческих трупов.
Ярость угасла. На смену явилось презрение к самонадеянному купцу. Глупый человек. Самец, ослепший от похоти. Пусть идет. Пусть служит. Гуль опустила ресницы, чтоб не выдать злорадства. Но мужчина, привыкший брать что захочет, видимо, счел это знаком стыдливой покорности. Он встал, приосанился. Гуль усмехнулась. Изменил на сей раз волжанину долголетний опыт. Совершая сделку, почтенный Гайнан-Ага излишне доверился своей прозорливости и плачевно недооценил сметливость товарища по торгу.
– Вы должны мне помочь. Нижайше прошу, – поклонился булгарин учтиво Бейбарсу и Дин-Мухамеду. Повернулся к священнику. – Они пойдут со мной. Гайнан в Хорезме чужой, от вашего имени, добрый Бурхан-Султан, говорить он не может. Зато берется доставить послов к Чормагуну. И непременно доставит! Приготовьте письмо. И дайте подручных, пять человек. – Он улыбнулся женщине. – Будьте покойны. Гайнан из Булгара не пропадет. Он вернется с хорошей вестью.
«Хвастун. – Гуль отвернулась. – Хвастун и дурак. Ох, и туп же ты, милый! Смотреть противно. Не вздумай вернуться. Доведи в сохранности наших до места и сгинь».
Доведет. Гость выполнит поручение. Несмотря на острую неприязнь к торговцу, ей и в голову не пришло усомниться в его добросовестности. На женскую силу свою, неотразимость надеялась. И напрасно. В столь опасных делах не следует верить даже брату родному. Не то что залетной птице. Тем более такой, как этот булгарский коршун.
Ветер срывал с пылающих факелов длинные клочья огня, крутил желтых змей, рассыпающих искры, в густой черноте, сносил их под стену, гасил далеко внизу, у спящих домов. Странно. Разве огонь существует сам по себе? Это были, наверно, пряди горящей пакли.
– Дозволь спросить. – Байгубек помедлил. – Грех конечно, ломиться в чужую душу. То не харчевня, где продают по дешевке мясную лапшу. Но я – твой друг. Скажи, что ты думаешь о Бейбарсе?
Он оглянулся – не слышит ли кто разговор.
Предводители ополчения приступили к ночному обходу. Старый кипчак Байгубек с Бахтиаром шли впереди. Джахур, усталый и бессловесный, шагал чуть поодаль, другие немного отстали.
Ответ Байгубек получил неохотный, уклончивый, с легкой примесью раздражения:
– Ничего не думаю.
– Хитришь.
– Чего ради я должен думать о нем?
– Знаешь, чего ради. Не сердись, рану бережу, но… помочь хочу, вот и пристаю.
– В чем помочь?
– Ну… пристукнуть.
– За что?
– За то самое.
– Эх, отец! – Кипчак услышал невеселый смех. – Кто я такой, по-твоему? Я, конечно, не могу утверждать, что едва услышу о Бейбарсе, как уже готов от радости петь. Досадить он мне досадил. Это так. И оставил на дне души недобрый осадок. Но сводить с ним счет? Боже упаси. Он примется бить – руки сцеплю за спиной, скулы подставлю. Что к лицу Бейбарсу, то не к лицу Бахтиару. Стоит его задеть, как они сразу решат будто я изнываю от зависти. Она обязательно вообразит, что я до сих пор тоскую о ней. Но я не тоскую. Нет. Может, Гуль для Бейбарса находка, но для меня – сон дурной. Эта женщина недостойна, чтоб ради нее Бахтиар человека ударил. Даже никчемного, как Бейбарс. Не скрываю, сперва я бесился от ревности. Видно, привык считать своей. Но теперь, перехворав, отодвинувшись в сторону, осмотревшись трезвыми глазами, с ужасом думаю, как мог, не брезгуя, жить с ней, спать с ней, женой называть это животное. Наваждение. Одурь. Будто дрянью какой-то меня опоили. Вынули мозг и вставили чужой. Словно опиума накурился, забрался в затхлую лужу, которая озером чистым представилась. Но теперь – я умный. И благодарю судьбу, что хоть ценой позора да избавился от пут колдовских. Мстить Бейбарсу? Значит, опять в болото залезть. Встать с бесчестным на кочку одну. Плюхаться в той же грязи. И я не святой – жил неладно, кучу ошибок наделал, много людей обидел по глупости. И все-таки я лучше этой смердящей пары. Снова связаться с ними – все равно, что улечься со свиньями. Я забыл о них и не хочу вспоминать. Думать о Бейбарсе… Что за птица Бейбарс, чтоб я думал о нем? Тварь ничтожная. Такое же место пустое, как эмир Нур-Саид. – Бахтиар помолчал, сказал небрежно. – Конечно, встретится в схватке не как любовник моей жены, как враг наш общий – не пожалею. Но он не встретится. Молодцы, ему подобные, избегают вооруженных. Беззащитных привыкли бить.
Передохнув, Бахтиар произнес с угрюмой медлительностью, четко, жестко и определенно:
– Вот Дин-Мухамеда я бы с охотой прикончил. Наедине или при всех. Днем, ночью, дома, на улице. Хоть сейчас.
– Дин-Мухаме-е-еда? – протянул Байгубек. Он даже остановился, вскинул факел, чтоб увидеть глаза Бахтиара. – Смеешься ты, что ли, надо мной? Он же дурак. Всего-навсего пень, в себя влюбленный, хвастливый, завистливый.
– Тем и страшен. Посчитай, сколько таких, подумай, какое место они на земле занимают. В ужас придешь.
– Да, – согласился кипчак, но не сразу – долго морщил под шапкой лоб, качал головой, вздыхал и плевался. – Откуда берутся Бейбарсы? Из Дин-Мухамедов произрастают. Ты правду сказал, приятель. Уж если терпеть дураков, то безвредных, веселых, как Три-Чудака.
– Верно! – От стены отделилось косматое, отталкивающе нелепое существо. Оно судорожно перекосилось, угловато изломалось, изогнулось частью вперед, частью вбок, частью назад, пытаясь уйти в себя, уплотниться, сократиться в размерах, чтоб оставить холоду меньше места для острых укусов. Даже его отрепья, взъерошенные ветром, казалось, тряслись от озноба. – Верно, как смерть от стужи! – уточнил бродяга, лязгая зубами. – Ох, и умница ты, мой золотой! Прямо в точку попал. То же самое думаю о своей человеческой значимости я, небезызвестный Три-Чудака, о котором только сейчас ты отозвался со столь трогательной нежностью, что я оросил бы твой путь слезами, если б очи не примерзали к ресницам. Но отложим любезности до лучших, более теплых времен. Кто из вас Бахтиар?
– Зачем он понадобился? – спросил Бахтиар настороженно. С некоторых пор он видеть не мог дураков – ни умных, ни умалишенных.
– Нужен! – воскликнул нищий. – Очень нужен! Почти так же, как тебе, мой рубиновый, простая сообразительность. Не будь у меня дела к нему, стал бы я таскаться ночью по укреплениям? Вместо того, чтоб спать где-нибудь в дымном, но прогретом углу?
– Я Бахтиар.
– Восхитительно! Не бойся, перед тобой не тайный убийца, подосланный недоброжелателями. Хотя учти и эта порода двуногих может скрываться там, впереди, в черных нишах. Ты слыхал, мой алмазный, о лекаре Абу Али?
– При чем тут Абу Али? Не морочь голову, божий человек. Нам сейчас не до басен твоих.
– Выслушай до конца, тогда и решай, морочу я голову или не морочу! Абу Али говорил: «Маленькая, но скрытая хворь внутри страшнее большой и открытом язвы снаружи». Ясно? До свидания. Ухожу.
– Постой! Мы тебя не поняли.
– Растолкуй получше, что ты хотел сказать, – попросил Бахтиар сердито.
– Не поняли?! – Три-Чудака был явно поражен столь вопиющей тупостью. – Ну и ну. Разжевал, в рот положил, а они проглотить не могут… Ладно. Пеняйте на собственное скудоумие. Прощайте, бегу. Иначе околею. Стоит ли мерзнуть ради таких ослов? Кроме того, вы безбожники, мятежники, а я – честный мусульманин, верноподданный хорезмшаха. С бунтовщиками не вожусь.
Он убежал, коротко охая, скрежеща зубами, встряхиваясь, как пес.
– Эй, Три-Чудака! На, халат мой надень.
Но нищий скрылся.
– Выдумщик, – усмехнулся Аллаберген.
– К черту! – разъярился туркмен Ата-Мурад. – Чего мы тут застряли? Недосуг носиться с рехнувшимися. Идемте скорей.
– Пойдем, что ли? – Байгубек переступил с ноги на ногу, косо взглянул на Бахтиара. Будто ждал от него каких-то других решении.
– Пошли, – кивнул Бахтиар.