Черная вдова
Шрифт:
Дворец, благодаря своевременной кончине Нур-Саида, благополучно избежал разгрома. «Куй железо, пока горячо». Эту поговорку придумали кузнецы. Но воспользовался ею священник Бурхан-Султан. Он приказал выдать повстанцам десять мешков зерна. Якобы для тризны по усопшему. Ополченцы, и без того притихшие совсем успокоились. Даже растрогались.
Язва, точившая крепость изнутри, осталась нетронутой.
Ночь. Факелы. Тревога. Беглецы забились, как лисы в нору, в угол между стеной и башней, скорчились, сжались,
Странное свойство – закрывать глаза в ту самую минуту, когда их нужно, наоборот, держать широко раскрытыми, чтоб заметить опасность. Это свойство неопытных, слабых или трусливых.
Старший, напротив, был очень внимателен. Кусок глины попал в товарища; не успел он вскрикнуть, как булгарин запечатал ему рот ладонью:
– Тихо! Не кричи вслух. Про себя кричи. Потерпи. Поймают – шкуры сдерут с живых. Посидим, пока не угомонятся. Угомонятся – уйдем.
– Все пропало, – просипел Бейбарс. – Башни отбиты. Дорога в крепость отрезана. С чем идти к Чормагуну?
– Я знал, что это случится. Потому и торопился. И Дин-Мухамеда подсунул Бахтиару, чтоб время выиграть.
– Знал? – удивился Бейбарс.
– Конечно. Или ты думал, что я – такой же осел, как ты? – Куда девалась Гайнанова почтительность. – Это для вас, остолопы, Три-Чудака – юродивый. А для меня – умнее всех вас, вместе взятых. Упустили. Он и кинулся прямо к Бахтиару. Я сразу сообразил: надо бежать. А вы хоть сгиньте.
– Зачем же ты… обещал вернуться? Женщине голову морочил. Обнадежил Бурхан-Султана. Меня прихватил. Письмо, наставления подручным – к чему это все?
– К тому, балбес, чтоб на ваших плечах выскочить из ямы. Одному не удалось бы. А ты… неужто тебе и впрямь показалось, что я ради твоей потаскухи рукава засучил? Баран. А насчет лестницы и чтоб ждали… Надо было лазейку назад оставить, на случай, если дело не выгорит. Понятно? Я все обдумал.
– Н-да-а. А я-то…
– Воображал, что ты – самый хитрый на земле? Чушь. Есть люди похитрей.
– Что же теперь? – Бейбарс чуть не плакал.
– К Чормагуну пойду. На службу наймусь.
– А я?
– На что ты мне нужен, собачий сын? Да и не примут тебя татары на службу.
– Почему?
– Красивый.
– Чем это плохо? – удивился Бейбарс.
– Красивый носится с красотой, как обезьяна с кокосовым орехом. Вечно любуется собой. Где ему печься о чужих заботах – он хочет, чтоб другие плясали перед ним ради его сахарной образины. Умный хозяин никогда не доверится красивому слуге.
– Красивый, некрасивый! Разве дело – в обличье? Ты некрасивому доверился – все равно прогадал. Где Сабур? У Бахтиара.
– Всякий слуга – вор, негодяй и предатель, но красивый – вдвойне. Красота – порок. Весь грех, все беды и слезы на свете – от красоты.
– Ложь! Если хочешь знать, благодаря
– Ух ты! Блаженствовал. Словечко-то какое. Блаженствовал, потому что водился с дураками! Знаю я их, охотников до луноликих и сладостных. Но там, куда мы собрались, сопляк ты этакий, глупых нет. Блаженствовал? Ха! Кончился твой праздник. Теперь – терзайся. Небось раньше и в голову не западало, что придется когда-нибудь пасть жертвой собственных дивных очей? Всякое бывает, дорогой. Надо было, черное ухо, почаще в писание заглядывать. Из-за чего, по-твоему, страдал Иосиф Прекрасный?
– Разве я виноват в своей красоте? – прошептал отчаянно Бейбарс. Допек его Гайнан-Ага. – Хочешь, грязью вымажусь, искалечу себя, изуродую? Лишь бы уйти с тобой. Рабом твоим стану, подошвой, постелью. Женой меня сделай, только не бросай.
– Срамник! Булгары чураются юношей. С бабой вытворяй что на ум взбредет, на то она – баба, но с мужчиной блудить – не смей. Гнусность. Тошно подумать.
– Возьми к Чормагуну!
– Нет. Замысел мой можешь сорвать. Два перебежчика сразу? Нехорошо. Из двоих выбирают, понятно? Одного берегут. Где письмо? Давай сюда.
– Не отдам, сам к Чормагуну пойду.
– Я из тебя дух вышибу, червь! – Булгарин схватил есаула за горло.
– Что… что ты делаешь, Гайнан-Ага? – хрипел Бейбарс. – Отпусти… не хочу… не трогай! Неужели…
Он до последнего мгновения не верил тому, что должно было произойти. До последнего мгновения. Все надеялся, что Гайнан сердито шутит, сорвет злобу – успокоится, отпустит. Нельзя же так просто, вдруг.
Гайнан вытащил из-за пазухи есаула липкую от крови трубочку пергамента, спрятал на груди. Подождал, пока утихнет шум наверху, приставил лесенку к предстенному валу.
В сторожку подле ворот прибежал кипчак Уразбай.
– Бахтиар здесь? Скорей на Восточную башню! Драка. Булгарин свирепствует.
– Поймали?!
– Другой. Молодой.
– Сабур?
– Он самый. Взбесился. Бедных Алгу и Таянгу до третьих слез исколотил. Изорвал, как собака лисиц. Спеши, в клочья раздерет.
– Из-за чего драка?
– Не знаю. Взошел наверх, гляжу – он их пушит. Я – сюда. Торопись. Растерзает! Озверел совсем.
– Где русский?
– С ними.
– Тоже бушует?
– Нет. Сидит, смотрит. Помалкивает. Скорей, Бахтиар! Убьет их булгарин.
– Ах, пес твою мать, как говаривал покойный Байгубек! Только этого не хватало.
…Сабур, ощерив редкие зубы, резко сдвинул руки – Алгу и Таянгу с треском, как бойцовые бараны, столкнулись лбами.
Пять-шесть скуластых, с висячими усами и косицами, остроглазых кипчаков, несших охрану башни, нетерпеливо переминались у зубцов, порывались броситься на помощь соплеменникам. Но их сдерживала тяжелая неподвижность северянина, спокойно наблюдавшего за схваткой. Светлые глаза суздальца сузились, губы слегка раздвинулись.