Чернее некуда
Шрифт:
Перед возвышением разместился массивный стол, на котором под львиной шкурой безошибочно угадывались очертания человеческого тела.
Аллейн и мистер Уипплстоун вошли в залу по пятам за Громобоем. Гвардейцы вытянулись в струнку, прочие замерли. Громобой медленно и величаво проследовал к возвышению. Он отдал приказ и невдалеке от погребального пьедестала поставили два стула. Громобой указал на них Аллейну и мистеру Уипплстоуну. Аллейн весьма и весьма предпочел бы неприметное стоячее место где-нибудь в задних рядах, но делать было нечего, пришлось сесть.
— Записывать мне, наверное, нельзя? — прошептал мистер Уипплстоун. — И говорить тоже.
— Придется запоминать.
— Вот так мило.
Громобой опустился в огромное кресло, уложил руки на подлокотники, выпрямился, приподнял подбородок, сдвинул ступни и колени — в общем приобрел сходство с собственным изваянием. Глаза его, всегда отчасти налитые кровью, выкатились и вспыхнули, сверкнули зубы, он заговорил на языке, казалось, целиком состоящим из гласных, гортанных вскриков и щелчков. Голос его звучал столь раскатисто, что мистер Уипплстоун рискнул произнести, не открывая рта, два слова.
— Описывает случившееся, — сказал он.
Речь Президента приобретала все больший напор. Он резко ударил ладонями по подлокотникам кресла. У Аллейна возникло впечатление, возможно обманчивое, что напряжение в зале еще возросло. Пауза, затем — вне всяких сомнений — приказ.
— Тот, с копьем, — на манер чревовещателя сообщил мистер Уипплстоун. — Привести.
Двое гвардейцев щеголевато вытянулись, промаршировали навстречу друг другу, откозыряли, развернулись и тем же парадным шагом вышли вон. Наступила полная тишина. Отдельные звуки доносились только снаружи. Люди Гибсона, разумеется, и один раз почти наверняка голос самого Гибсона.
Когда тишина стала без малого невыносимой, гвардейцы вернулись, приведя с собой копьеносца.
Он так и не снял ритуального наряда. Ножные и ручные браслеты его посверкивали на свету, посверкивало черное тело, черные руки и ноги. Впрочем, нет, подумал Аллейн, не совсем черные. «Если бы Трой написала его, он оказался бы каким угодно, только не черным, — синеватым, чернильным, лиловым, даже красным там, где на тело ложатся рефлексы от ковра и от стен». Копьеносец лоснился. Коротко остриженная голова сидела на стопке шейных колец, будто огромный кусок эбенового мрамора. Львиная шкура облекала его почти как льва. Аллейну бросилось в глаза, что правую руку он держит присогнутой, словно бы просунутой в повязку.
Держась между гвардейцами, он приблизился к столу. Здесь гвардейцы его и оставили — наедине с покойным послом и его Президентом, достаточно близко от Аллейна и мистера Уипплстоуна, чтобы они могли ощутить запах масла, которым копьеносец натер свое тело.
Начался допрос. О чем идет речь, Аллейн по большей части догадаться не мог. Двое мужчин говорили очень негромко. Время от времени вспыхивали глаза и зубы, однако мощные голоса обоих оставались приглушенными, они сохраняли почти полную неподвижность, пока копьеносец вдруг не ударил себя по основанию шеи.
— Рубящий удар, — выдохнул мистер Уипплстоун. — Карате. Вроде того.
Следом наступила пауза, продлившаяся секунд восемь, а затем, к большому удивлению и неудовольствию Аллейна, Громобой заговорил, обращаясь к нему, хотя все еще по-нгомбвански. Речь была недолгой, и закончив ее, Громобой кивнул мистеру Уипплстоуну. Тот откашлялся.
— Президент, — сказал он, — приказал мне спросить у вас, не могли бы вы рассказать о том, что сами видели в шатре. Он также приказал мне перевести ваш рассказ, поскольку ему угодно, чтобы разбирательство происходило на нгомбванском языке.
Оба встали. Аллейн дал показания, Громобой делал вид, что не понимает ни единого слова, мистер Уипплстоун переводил.
Под конец этой трудоемкой процедуры Аллейну был задан вопрос, не сложилось ли у него после обнаружения тела впечатления, что копьеносец также был ранен.
Глядя на великолепное, возвышавшееся здесь, словно скала, существо, трудновато было представить, что удар по сонной артерии — да собственно говоря, по чему бы то ни было — способен причинить ему хотя бы малейшее неудобство.
Аллейн сказал:
— Он стоял на коленях, прижав правую руку к месту, на которое он только что указал. Голова у него свисала, левый кулак был стиснут, плечи обмякли. Судя по всему, его мучила сильная боль.
— Что произошло потом? — перевел мистер Уипплстоун.
Аллейн подавил вспыхнувшее у него желание напомнить Громобою, что он и сам там был, да уж заодно сказать, чтобы он перестал валять дурака и говорил по-английски.
Он ответил:
— Возникла некоторая неразбериха. Ее пресек… — он взглянул Громобою в лицо, — Президент, по-нгомбвански обратившийся к копьеносцу, который то ли утверждал, то ли отрицал что-то в ответ. Затем появились пятеро офицеров Специальной службы Скотланд-Ярда с двумя гвардейцами Президента, стоявшими на посту снаружи шатра. Копьеносца увели в дом.
Снова заговорил мистер Уипплстоун.
Следом Громобой пожелал узнать, удалось ли полиции обнаружить какие-либо улики при осмотре копья. Аллейн ответил, что пока не получил сведений этого рода.
На чем допрос, если его можно так назвать, по-видимому, завершился, и Аллейн сел.
Помолчав некоторое время (Аллейн успел прийти к выводу, что нгомбванцы, похоже, народ отнюдь не разговорчивый), Громобой встал.
Трудно было бы сказать, отчего атмосфера в зале, итак уж далеко не расслабляющая, сгустилась теперь едва ли не до звона в ушах. Произошло же следующее: Президент указал на импровизированный катафалк и явно отдал некий приказ.
Копьеносец, сохраняя внешнюю невозмутимость, мгновенно протянул левую руку (правая так и осталась лежать на груди) и отдернул покрывало. Взорам присутствующих предстал посол — открытый рот, выпученные глаза, он словно восклицал нечто такое, чего нельзя было разобрать.
Положив руку на тело, копьеносец произнес отчетливую, краткую фразу. Президент ответил ему еще более краткой. Львиная мантия вновь укрыла посла и церемония — собрания — суда — чем бы оно ни было, завершилась. На всем ее протяжении Громобой ни разу не взглянул на Аллейна.