Чёрное и Белое

Анмут Вера

– Я и не собиралась.
– Сохраняя невозмутимость, Юлия лениво стряхнула пепел с сигаретки в стеклянную пепельницу.
– Зачем мне в нём копаться? Ведь не оно же тебя беспокоит.

– Меня вообще ничего не беспокоит, - вновь ощетинился Олег.
– И моя жизнь тебя не касается. Ничего в ней интересного, гниль да грязь.

– Так почистил бы.

– Столько уже не вычистить. И кровавое пятно не удалить.

– В каком смысле "кровавое"?

– В прямом. Из-за меня человек умер. Повесился. Совсем юный мальчишка.

– Ты его толкнул на это?

– Не я один... но я ведь тоже участвовал.

– Так сильно обидели

пацана?

– Обидели, - горько усмехнулся парень.
– Да мы буквально растоптали его душу, растерзали!

Стена недоверия рухнула сама собой, Олег даже не заметил, как это случилось. Возможно, он и хотел бы её восстановить, но его душа уже обнаружила за этой стеной вполне пригодную жилетку для своих рыданий, и достаточно настойчиво выражала пылкое желание пропитать её потоками скопившихся жалоб. Ладно, он даст ей высказаться. Олег вскочил с удобного кресла, подставил стул ближе к столу и сел напротив женщины. Нужно объяснить, она должна понять, какое он ничтожество. Понять и подтвердить это. В глазах загорелась решимость, и негромкие излияния души потекли наружу.

– Я несколько лет работал в борделе для извращенцев. Для очень жестоких извращенцев. Это не просто садисты и мазохисты, они любили истязать. Некоторые кончали, слушая крики боли и слизывая кровь из ран своей "игрушки". Это маньяки. Они платили бешеные деньги, чтобы законно, не прячась, удовлетворить свои самые жестокие фантазии. И всё же до убийств не доходило. Даже переломов не было. Синяки, ожоги, шрамы... но не более.
– Олег стряхнул пепел с сигареты и снова глубоко затянулся; потемневшие глаза уставились в грязь пепельницы, словно в грязь жизни.
– Сначала я был там ради денег. Но потом тоже начал получать удовольствие от подобных игр независимо от своей роли. Это игра, да! Всего лишь игра. Один бьёт, другой терпит. Позже я тоже несколько раз так же игрался с "куклами", но никогда не думал, что это приведёт к смерти. Ну, поноет, поплачет, и всё. А он взял и зачем-то убил себя. Дурачок.

– Ты его не заставлял этого делать. Он сам так решил, - не изменяя спокойствию, проговорила Юлия.

– Но если бы меня не было в его жизни, он бы не умер!

– Раз у мальчика склонность к суициду, то рано или поздно он нашёл бы причину для смерти.

– Возможно позднее, но не так рано, - доказывал Олег.
– Может, он успел бы прожить ещё лет двадцать, чего-то добиться, воспитать ребёнка...

– И ты теперь будешь до конца дней укорять себя за это?

Да как же она не понимает?

– Не просто укорять. Я ненавижу себя! Мерзкий убийца. Ради чего? Ради пьяной похоти? А мальчишка хотел стать пианистом, он верил в прекрасное и доброе. Если б я был сильным, то тоже убил себя.

– Считаешь, убить себя - это храбро?

– Думаю, да. Это вызов жизни.

– Это бегство от жизни. По мне, мальчишка больше бы вызвал уважения, если б отомстил вам.

– А он своей смертью и отомстил. Всех арестовали, будут судить.

– А ты?

– А я зачем-то остался. Наверное, чтоб погрязнуть в аду воспоминаний, сгнобить себя в презрении и боли. Смотри!
– И Олег выставил вперёд забинтованную руку.
– Я специально подвергал себя боли! Я должен жить в ней!

– Как смело, - холодно отреагировала Юлия. Загасив в пепельнице окурок и откинувшись на спинку кресла, она взяла в руки плотную папку, положила на неё чистый лист бумаги и, достав из органайзера заострённый карандаш, принялась что-то рисовать.
– Постриг себя тоже специально?

Сбитый с пронизанного страстью разговора, парень слегка опешил:

– Причём здесь стрижка? А впрочем... Если уродлива душа, то и тело достойно уродства.

– А мне нравится. На одуванчик похож.

– Правда?
– Олег провёл рукой по своей мягкой щетинке.
– Только какой-то жухлый одуванчик получился из русых-то волос. Вообще-то, я ношу длинные локоны и крашусь в светлый тон.

– Ну и сейчас покрасься. Предпочитаешь определённый оттенок?

– Нет, по настроению. От медового до белого. Мне идёт соломенный, светлый янтарь...

– Представляю, какой нежный образ получится, - улыбнулась женщина, - жёлтенький пушистый одуванчик. Ещё и зелёный камушек так весело поблёскивает.

Парень прикрыл ладонью серебряную серьгу, украшавшую мочку:

– Это подарок.

– Я так и подумала. Сам ты приобрёл бы голубой или синий камень.

– Это его серьга, - тихий голос парня тронула нотка печали.
– Он зеленоглазый, носил её много лет. А потом вот снял с себя и отдал мне.

– У вас были отношения?

– Какая разница? Он помог мне. Я обязан ему свободой.

– Свободой, за которую теперь будешь себя гнобить?

На это замечание Олег лишь раздражённо цокнул и отмахнулся от ничего не понимающей женщины.

– Чего ты рисуешь?
– сменил он тему.

– Тебя.

– Что? Это ещё зачем?

– У меня хобби, рисую интересных мне людей.

– Чем же я тебе вдруг стал интересен?

– Тем, как неумело ты себя жалеешь.

– В смысле?
– возмутился парень.

– В прямом.
– Тон женщины внезапно резко изменился: из него будто колючие льдинки посыпались.
– Тебя покусывает совесть - это правда. Но не более. Похоже, раньше она у тебя крепко спала, а теперь приоткрыла глазки и показала тупые молочные зубки.

– Она не спала!
– протестовал Олег.

– Ну, так значит, дремала. Сам же признал, что и до этого пацана ты вёл далеко не праведную жизнь. Почему же за других обиженных тобой ты себя не укоряешь?

– Укоряю и очень виню...

– Ой, не надо, - нетерпеливо пресекла Юлия.
– Ты любишь себя, тебе важно, как ты выглядишь, и как на тебя смотрят. И ты жаждешь восхищения в любую минуту, в любой ситуации. Даже мелкая похвала вдохновляет тебя. И всё твоё показушное покаяние, выпячиваемая жалость - это всего лишь призыв: "Скажите мне, что несмотря ни на что, я хороший и достоин восхищения".

– Какая ерунда!

– Ерунда? Если ты себя так ненавидишь, почему тебя тревожит, хорошо ли ты выглядишь? Если плачешь, что друг твой сел, а ты на свободе, то почему не сгнобишь себя в тюрьме, а хочешь это сделать на воле? Если считаешь, что виновен в смерти мальчика и достоин той же участи, то почему излечился от наркотиков, а не умер от них? Если тебе стала так безразлична жизнь, то почему любопытствуешь, чем ты мне интересен? Молчишь? А ответ прост. Ты любишь жизнь и любишь себя в этой жизни. И эта формула вечна, независимо от того, в какое дерьмо тебя эта самая жизнь окунала. Ты приспосабливался ко всему. Но тут произошёл небольшой сбой. Образовалась ситуация, в которой тебя абсолютно некому и не за что хвалить. Вот уж горе так горе. За то, что вышел сухим из воды? Так это заслуга того зеленоглазого. В том, что совладал с зависимостью, я подозреваю помощь парня, который привёл тебя. Так? С кем ты живёшь?