Черное колесо. Часть 2. Воспитание чувств, или Сон разума
Шрифт:
Ульяшин с некоторым удивлением оглядел сидевших за столом: мало они походили на православных, да и вообще на верующих в Бога. «Что ж, если религиозные обряды раздражают власти, – подумал он, – то и такая демонстрация сойдёт. И красиво, и фига в кармане. Надо будет запомнить на будущее. Эх, жаль, скандала не получилось! Западники, конечно, ещё меньше наших веруют, но на такие вещи реагируют болезненно».
Настроение у собравшихся за столом было подавленное, а тут ещё раздался телефонный звонок, и по тому, как серело на глазах лицо у подошедшей к аппарату Иры-Хозяйки, все поняли: случилось что-то ужасное.
– Это был Юлик, – сказала опущенным голосом Хозяйка, положив
«Вот она – борьба! Обыски, аресты, допросы!» – громко воскликнул Ульяшин, впрочем, в душе. Что-то содержалось в словах Хозяйки такое, что повергло всех в оцепенение. Володин энтузиазм был явно не к месту.
Кое-что он понял. Ещё с начала года по Москве, Киеву, Вильнюсу и другим городам прокатилась волна обысков и арестов. С каждым разом становилось всё более очевидно, что главной их мишенью была «Хроника текущих событий». Летом арестовали Петра Якира и Леонида Красина, людей, широко известных не только своими знаменитыми фамилиями, но и активным участием в правозащитном движении. Особенно большое внимание в передачах зарубежных радиостанций уделялось Якиру, и у многих людей, не имевших к «Хронике» никакого отношения, складывалось впечатление, что он имеет к её изданию самое непосредственное отношение и уж в крайнем случае имеет на неё кратчайший выход. Поэтому люди, стремившиеся получить выпуски «Хроники» для чтения и распространения, а также желавшие сообщить известную им информацию, пытались всеми способами познакомиться с Якиром. Так что в этом Ульяшин был не оригинален, как и в том, что, прослышав об аресте Якира, он перенёс свой интерес на его дочь, тоже связанную с правозащитным движением.
На этом знания Ульяшина исчерпывались, и теперь он в некотором замешательстве выуживал последние новости с поля боя из эмоционального разговора вышедших из ступора гостей.
То, что ни Якир, ни Красин не входили в редакцию «Хроники», а были лишь активными поставщиками информации для неё – это мелочи. Главное то, что Якир, судя по всему, сломался и пошёл, как тогда говорили, на активное сотрудничество со следствием.
– Он сказал, что изменил своё отношение к нашему движению и к своей деятельности в нём!
– До сих пор не могу в это поверить! Не мог он такое сказать!
– Но ведь сам сказал, Ире, во время свидания!
– Представьте, каково это было слушать Ире!
– В её положении!
– Варвары!
– Но ведь то, что материалы следствия убедили его в тенденциозном характере и объективной вредности «Хроники», – это не его слова! Его заставили это сказать!
– Как и то, что он просит прекратить выпуск «Хроники», так как каждый следующий выпуск будет удлинять ему и Красину срок заключения!
– Дело Сталина живёт и побеждает!
– Методы те же, да и люди!
– Какие они люди?!
Тихо прошелестела фраза, что Якир уже давно спился с катушек, его и пытать-то не надо было, разве что подержать несколько дней сухим, а потом пообещать море водки, если заговорит. Но эти слова только подлили масла в огонь.
– Да, он болен! Но это же бесчеловечно держать тяжело больного человека в тюрьме!
– Подло пользоваться его слабостью и такими недостойными, позорными методами выбивать из него нужные показания!
Понял также Ульяшин причину обеспокоенности всех собравшихся: Якир передал недвусмысленную угрозу КГБ, что с выходом каждого выпуска будут производиться новые аресты, причем арестовывать будут не обязательно тех, кто непосредственно принимал участие в работе над выпуском. Тут впервые в его голове промелькнула тень непонимания и сомнения. Чего они так волнуются? Понятно же, что на понт берут! Захотели бы арестовать – арестовали бы. Всё ж таки КГБ – солидная лавка, одно слово – Контора.
– Это произвол! Они не посмеют!
«Ещё как посмеют!» – воскликнул про себя Ульяшин и тут же услышал эхо с разных сторон стола.
В следующий раз он пришёл в этот дом месяца через полтора, вскоре после Нового года. Шёл с некоторым волнением: вдруг не узнают, мало ли таких, как он, ходит! Но всё обошлось: и узнали, и встретили радушно, и даже имя почти все вспомнили без подсказки. Ульяшин, уже усвоивший свободный стиль общения своих новых друзей, чуть ли не с порога, после первых приветствий, попросил объяснить, что же там произошло в Штатах с Князем. По радио сообщали, что его не пустили обратно в СССР и лишили советского гражданства, но хотелось комментариев – случай для новейшей истории был беспрецедентный. Последний раз такое случалось в далёком 1922 году, когда на знаменитом «философском пароходе» из страны выслали цвет интеллектуальной элиты. Больше большевики так людьми не разбрасывались. Проку от философа, конечно, немного, но всё же сучки на лесоповале собирать может.
Комментарии Ульяшин получил, целую россыпь, на любой вкус.
– Власти сознательно создали иллюзию, что он уезжает на время. Они выбросили его за границу буквально в одной рубашке!
– Без его архива, без рукописей, без милых сердцу мелочей!
– Бедная Вера!
– Бесчеловечно лишать человека родины!
– Это противоречит всем международным актам и Всемирной декларации прав человека, подписанной СССР!
– Так в СССР и не опубликованной!
– Он не дал им ни малейшего повода! Держался, как и обещал, подчёркнуто лояльно по отношению к советским властям.
– Помните его ответ на вопрос о сравнительном положении советских и американских заключённых после посещения тюрьмы в Нью-Йорке?! Даже тут сдержался, хотя ему было, что сказать, было!
– Власть ничего не смогла инкриминировать ему. И в бессильной злобе вышвырнула его в эмиграцию.
– Тем самым она де-факто признала, что вся его и наша публицистическая и издательская деятельность абсолютно законны.
– Это был смелый правовой эксперимент, поставивший власти перед необходимостью с очевидностью обнаружить противоправный характер своих действий!
– Мы буквально накануне распространили об этом письмо. Обязательно прочитайте его, Володя.
– Мы всё же вынудили власти пойти на смягчение внутренней политики!
Конечно, приятно было думать, что власть идёт на уступки и под совместным давлением изнутри, со стороны диссидентов, и извне, со стороны общественности и правительств западных стран, как-то смиряет свой репрессивный задор. Но Ульяшин не очень в это верил. «Всё это игра! – восклицал он, правда, несколько позже. – А большевики – большие мастера в игре краплёными картами. И овечью шкуру набросят, и соврут на голубом глазу, и слезу пустят, если понадобится. Как Сталин в Ялте – выплакал-таки Польшу у расчувствовавшегося в ответ Рузвельта. Так и тут: молча покивают, как бы соглашаясь, даже по головам погладят, заодно пересчитывая, а как поднимут расхрабрившиеся противники головы для очередного решительного требования, тут-то они бритвой по горлу, сразу по всем, благо, сами в ряд выстроились. Нет, господа хорошие, чёрного кобеля не отмоешь добела, тут Никита был абсолютно прав, если, конечно, относить эту поговорку не только к Сталину, но и к самому Хрущёву и ко всей этой хамской власти».