Черное колесо. Часть 2. Воспитание чувств, или Сон разума
Шрифт:
Всего, где был и что видел Олег в тот день, и не упомнишь, но уже в сумерках ноги сами принесли его назад на смотровую площадку – хотелось посмотреть на панораму ночной Москвы, а, главное, ещё раз насладиться видом университета, впитать его в себя на те сорок дней, пока они будут разлучены. Он чувствовал, что университет отныне и на многие годы, конечно, не на пять лет обучения, а именно на многие годы, быть может, на всю жизнь станет и его домом, и его семьёй. Бабушка с дедом, отец с матерью, Аннушка, город Куйбышев, Волга, старая квартира, дача, всё это в его сознании уже отошло в прошлое, было даже немного грустно оттого, что в его будущей жизни им не будет места. Но Олег с юношеской безоглядностью поспешил распрощаться с ними, и вот уже в голове замелькали радужные
А метрах в двадцати от него, точно так же навалившись грудью на парапет, стоял Владимир Ульяшин, и тоже подводил итоги определённому периоду своей жизни, и думал о будущем. Вот только прошлое у него перевешивало. На какие-то мгновения ему становилось от этого страшно, ему хотелось сбросить эти гири, но тут накатывала волна ярости и ненависти, ненависти к Сталину, предавшему и бросившему мать, ненависть к Хрущёву, убившему его брата, ненависть к кагэбэшникам, прокурорам и тюремщикам, с готовностью выполнившим приказ, ненависть к этой партии, перемалывающей людей в таких вот нелюдей, ненависть к этой власти, убившей его отца, и ненависть к этому государству, где ему до конца жизни суждено нести печать прокажённого. Прошлое опять подминало будущее. Отомсти, кричало оно, отомсти им всем, и нет у тебя другого будущего.
Два молодых человека, как Герцен и Огарёв, стояли над Москвой на Ленинских, извините, Воробьёвых горах, и давали клятву честно и беззаветно служить своей цели, отринув мелочную суету, не отступая ни перед какими трудностями. Но стояли они порознь, и цели у них были разные, и жизненные пути их расходились на долгие годы. Нам даже немного жаль, что они так и не заметили друг друга там, у парапета смотровой площадки, не поговорили, не выговорились. Хотя, по большому счету, жалеть надо о том, что через много лет их пути сначала неожиданно пересеклись, а потом сплелись нерасторжимо, до самого конца.
Глава 2. Говорит Москва
Пришло время рассказать об упоминавшейся уже встрече Ульяшина в Куйбышеве, которая повлекла столь далеко идущие последствия. Произошла она в первые месяцы нахождения Ульяшина в этом городе, вероятно, в конце ноября или в начале декабря, потому что было уже сильно холодно, этот холод проясняет наши воспоминания. Из-за него Ульяшин был одет в дублёнку, которая послужила поводом для «знакомства». Дублёнка в те времена была ярчайшим символом благосостояния и занимала второе место после машины. Как часто бывает, исконно русское и повседневное, сделав тур по западным странам и там облагородившись, вернулось обратно вожделенным идеалом. Тогдашние модники, не имевшие необходимых финансовых возможностей, действовали в стиле Эллочки Людоедки и прибегали к паллиативу в виде забытых и недавно еще презираемых овчинных полушубков и обкромсанных снизу тулупов. Добывали их всеми правдами и неправдами, а так как основным их источником были милицейские склады, то неправда преобладала.
Но у Ульяшина дублёнка была настоящая, югославская. Их ещё называли «комсомольскими», так как они служили униформой членов центрального комитета и бюро обкомов незабвенного ВЛКСМ. Перепадали они через спецраспределители и другим, приблИженным к власти людям, таким как Мария Александровна Ульяшина. Володя никогда не придавал вещам избыточного, мистического значения и использовал их строго по назначению, вот и свою дефицитную дублёнку носил почём зря, по погоде, тем самым провоцируя окружающих на противоправные поступки. Можно даже сказать, напрашивался на неприятности, так как разгуливал по городу в любой время суток, а при выборе дороги руководствовался не освещённостью и оживлённостью улиц, а расстояниями.
Впрочем, та встреча была всё же несколько случайной, потому что ждали не конкретно его, а кого-нибудь хорошо одетого. Было, по провинциальным понятиям, очень поздно, часов десять, на тихой улочке ни души, даже свет горел не во всех маленьких домишках, но от снега было достаточно светло. Ульяшин быстро шёл, прикрыв лицо от колючего ветра воротником, так что первого парня,
– Эй, фраер, дай закурить, – сказал один из парней, заступивших ему дорогу.
– Это пожалуйста, – ответил Ульяшин, останавливаясь, и отметил про себя: – Салаги!
Он принялся, не спеша, снимать рукавицу. Поскрипывание затихло у него за спиной. Стоящие перед ним парни как-то незаметно напирали, вынуждая отступить назад.
«Пора!» – немного отрешённо подумал Ульяшин, когда правый из парней поднял руку на уровень его груди. Он резко повернулся боком, захватил протянутую руку и швырнул парня на другого, пригнувшегося сзади. И тут же, не давая опомниться, сильно толкнул обеими руками в грудь третьему парню, забросив того в придорожный сугроб.
– Гопники недоделанные! – Ульяшин сплюнул в сторону барахтавшихся в снегу парней и спокойно направился на другую сторону улицы.
– Здравствуй, дядя! – сказал он притулившемуся в подворотне немолодому мужчине с изрезанным морщинами лицом. – Плохо пацанов учишь!
– Нормально учу, – проворчал тот, швыряя докуренную папиросу в снег. – Ты откуда такой смелый вылупился?
– Из Свердловска, – коротко ответил Ульяшин и достал пачку «Явы». – Закурим?
– У меня свои, родные, – мужчина достал пачку «Беломора». – К нам надолго? – спросил он, закурив.
– Это как масть ляжет. Может быть, и надолго. На адвоката учусь. Из Свердловска выгнали после одного конфликта с милицией, вот и решил здесь пока осесть.
Приплелись парни, как побитые собаки.
– Что, уши опухли? – усмехнулся Ульяшин, чуть повернувшись к ним. – Закуривайте, – он протянул им пачку, чуть встряхнул рукой и прихватил выскочившие сигареты.
Затем, не обращая больше внимания на молодых, поговорил ещё немного с мужчиной.
– Ладно, живи, – сказал тот, наконец, – возникнут проблемы, ссылайся на меня, меня Мотылём кличут. Ещё увидимся!
– Наш, что ли? – осторожно спросил один из парней, глядя в спину удалявшегося Ульяшина.
– Какой наш?! Фраер наблатыканный! – отмахнулся Мотыль и, задумавшись, добавил: – Но может оказаться полезным.
Следующая встреча не заставила себя долго ждать. Как мы помним, Ульяшин сам не готовил ничего сложнее бутерброда, поэтому в отсутствие матери питался в общественных заведениях. Он перебрал уже несколько ресторанов, дошёл черёд и до «Волги», расположенной в районе Новой набережной. Буквально в первый вечер, войдя в ресторан, он заметил Мотыля, сидевшего за столиком с двумя незнакомыми молодыми парнями. Мотыль, внимательно оглядывавший всех входящих, тоже узнал Ульяшина и призывно махнул ему рукой. Ради такого случая, против своего обыкновения, Володя попросил официанта принести пол-литровый графинчик водки и подобающую закуску. Так начался разговор, длившийся с недельными перерывами несколько вечеров. Мотыль дотошно расспрашивал Ульяшина о разных обстоятельствах его жизни и тот правдиво на всё отвечал, руководствуясь двумя своими золотыми правилами: не врать в том, что проверяется, и не говорить о том, о чём не спрашивают. Так, о деталях своего происхождения он не распространялся, но о брате Александре упомянул с вполне конкретной и уже известной читателю целью. Зато во всех красках расписал свою жизнь в Свердловске, естественно, в той её части, которая протекала за пределами центрального пятачка. Мотыль одобрительно кивал головой, подробно расспросил о Скоке, допытываясь до детального описания и мелких привычек, и затем, усмехнувшись, сообщил, что Скока он хорошо знает по совместному, достаточно долгому пребыванию в местах не столь отдалённых. Но лишь по прошествии нескольких лет Ульяшин узнал, что Мотыль специально связывался со Скоком, уточнял детали Володиного рассказа и выяснял его мнение о молодом человеке.