Черное солнце
Шрифт:
Агна Кёльнер, несмотря на отсутствие профессионального и жизненного, – по причине своей молодости, – опыта, прекрасно справлялась с заданием. Баве даже хотелось узнать, что именно она сделала для того, чтобы очаровать не только Геринга, но и Геббельса? А впрочем, какие могут быть усилия, если речь идет о красивой молодой девушке, чья неопытность и чистота сами по себе служат великолепной приманкой? Даже для больших и хищных рыб. Нет, поправил себя генерал, – тем более для больших и хищных рыб. Отбивая такт по крышке полированного стола, Баве сбился с ритма. Но улыбка так и осталась на его лице. Он был доволен, очень доволен.
«…Мне очень страшно. Я ничего не понимаю! Совсем, совсем ничего! Знал бы ты…но как это объяснить? Я вынуждена играть роль, много ролей. Улыбаться, когда улыбаются
Геб. смотрит на меня так…и они знают, Стив! Они все о нас знают: где мы живем, и что мы едим, и как мы спим. Иногда, по ночам, я просыпаюсь с мыслью о том, что вот сейчас они все зайдут в наш дом, и начнут допрашивать нас, проверяя, насколько хорошо мы знаем друг друга…а я не знаю Эдварда. Мне страшно. Я веду себя с ним так глупо. Я могла бы с ним поговорить, ведь он столько раз спрашивал о тебе, и я помню, как ты говорил, что он – первый после тебя, кому я могу полностью доверять. Но где ты? Сейчас май, Стив. Самое начало месяца, первые числа. Странно видеть, как красиво в Груневальде, и в его лесах, что разделены небольшими речками. Я мало говорю с Эдвардом. Потому что, мне кажется, не знаю о чем. Разве нужно ему знать, как мне страшно? Как вся наша совместная выдуманная жизнь, смущает меня? Я даже не могу долго находиться с ним наедине, потому что все острее чувствую напряжение между нами, которое с каждым днем становится все больше. Я вижу, и, даже, несмотря на то, что у меня в этом нет никакого опыта, знаю, что значат его взгляды. Вижу, как чуть-чуть дрожит его рука, когда, в присутствии Ильзы, мы изображаем супругов, и он нежно гладит меня по щеке. И вижу, как неловко ему от этого. Я не хочу, чтобы ему было больно. Но я не могу ему ответить. Никому не могу. Я как будто ничего не чувствую. Так стало в тот день, когда тетя сказала нам с тобой, что папы и мамы больше нет. Сердце как будто застыло.
Но я не могу жаловаться, Стив. Я живу в роскоши. И я – живу. Грузовики гестапо проезжают мимо нас, мы с Эдвардом слишком богаты, чтобы попасть в группу риска. Тем более, мы подходим под описание арийцев. Особенно Эдвард. Я вижу, как женщины смотрят на него. Так же на меня смотрят мужчины. Нас оценивают по цене лошадей, которых при случае можно забить, если мы не научимся искусственным аллюрам. Той самой плетью из кожи гиппопотама.
Но мы научимся, Стив. Обещаю. Пусть иногда мне кажется, что это не закончится, но мы должны сделать все, что возможно. Все, что в наших силах, правда? Я постараюсь быть с Эдвардом мягче, он очень заботиться обо мне, и я хочу, чтобы он знал, что…».
Когда Харри и Агна Кёльнер пришли на вечер, гостей в доме Геббельса почти не было. Парадная музыка, которую исполнял живой оркестр, звучала приглушенно, отчего одна из мелодий казалась траурной. Вдоль стен большой залы бесшумно скользили официанты в белой парадной форме. Улыбаясь всем без исключения одинаковой улыбкой, они замирали на мгновение возле гостя – если он снимал с серебряного подноса бокал с холодным шампанским, – и так же механически продолжали свой путь после, отчего казалось, будто они могут ходить сквозь белые стены. Не потому ли их форма такая белоснежная? Агна медленно бродила по комнате, разглядывая замысловатую лепнину на потолке и ряд высоких зеркал, в каждом из которых отражалась ее фигура в золотом платье. Она делала вид, что с удовольствием рассматривает свое отражение, на деле же, вычурные зеркала позволяли ей почти непрерывно наблюдать за Харри, с которым вот уже двенадцать минут Геринг вел беседу. О чем? Фрау Кёльнер не знала наверняка, но догадывалась, что это связано с работой мужа. Рейсмаршал, по своей привычке, близко наклонился к собеседнику, хотя – Агна была в этом уверена, – никто бы не решился
– Вы сияете как золото.
Геббельс подошел к ней так близко, что она почувствовала его дыхание на своей шее. Агна замерла, не зная, что ей делать, а потом резко отдернула руку от золотой подставки с книгой.
– Не нужно так, фрау Кёльнер.
Обнимая девушку со спины, Геббельс взял ее правую ладонь в свою и положил на обложку книги, плотно прижимая руку к названию, высеченному готическими буквами, покрытыми позолотой.
– Это похоже на клятву, не так ли?
С каждым словом его дыхание становилось все горячее и девушке казалось, что его левая рука, которой он с силой держал ее за талию, прожигает шелк платья. Агна сделала глубокий вдох и закрыла глаза. А потом почувствовала, как ее разворачивают в другую сторону.
– Посмотри, посмотри на меня! Посмотри на меня своими глазами!
Нервное дыхание Геббельса обдавало жаром, а влажные поцелуи оставляли на ее коже слюну. Коротышка, не веря собственной удаче и совершенно обезумев, пытался руками, взглядом и губами охватить как можно больше тела Агны, столь желанного для него, что министра трясло, словно в лихорадке. Агна открыла глаза и посмотрела вверх, вытягивая шею. Горячая слеза скатилась по ее щеке и упала вниз. А потом она перевела взгляд на Геббельса и увидела в нем то же, что и прежде – черную пустоту. В приступе страсти карлик сжал ее лицо обеими руками, с силой опуская вниз вздернутый подбородок. И в тот момент, когда Агна подумала, что больше не выдержит, дверь в комнату распахнулась, ударилась о стену, и она услышала:
– Министр?
Вокруг нее появляется воздух, становится легко. Теперь можно дышать и Агна делает жадный глубокий вдох. Смущенный министр без слов выбегает из комнаты, и она впервые так ясно видит перед собой Эдварда. Желтоватый свет настольной лампы освещает его высокую фигуру, и углы высоких скул выделяются особенно резко. Он берет ее за руку, потом под локоть, обнимает и крепко прижимает к себе. Слева, со стороны сердца. Глупый, – а ведь сказал ей, когда она искала в карманах его пальто записку от Баве, – «здесь ничего нет». Обнаженное плечо Агны постепенно согревается, соприкасаясь с тканью его черного фрака. В нагрудном кармане – от твердого шага Харри Кёльнера – неровно пляшет белоснежный платок. Они проходят через всю залу, Агна отдаленно слышит, как Харри прощается с Герингом. У входной двери служанка подает ее накидку, и Харри одевает Агну. В руке откуда-то появляется сумочка. Маленькая, лаковая, очень красивая. Агне она нравится.
Глава 15
Гравий приятно зашуршал под колесами «Мерседеса», и фары выхватили из темноты угол дома в кирпичной кладке. Всю дорогу, что они ехали от дома Геббельса, Элисон не произнесла ни слова. Остановившись на подъездной дорожке, машина плавно качнулась, сообщая пассажирам, что они достигли пункта назначения – Херберштрассе,10. Они вышли из автомобиля, сделали несколько шагов и, зайдя в дом, укрылись за входной дверью. Потом поднялись на второй этаж, в спальню, где в свете уличных фонарей дома напротив легко можно было различить очертания мебели. Эдвард тяжело опустился в кресло и вздохнул. Он слышал, как Элисон включила воду в ванной комнате, а потом затихла.
…На ней был белый шелковый халат. При малейшем движении ткань оживала, обнимая и скрывая ее тело. Сколько прошло времени?
Эдвард не знал. Он отключился сразу же, заснул в нелепой позе, – наклонившись вперед, с лицом, закрытым ладонями. А теперь, очнувшись, видел перед собой Элис. Остановившись в нескольких шагах от него, она молча наблюдала за ним, и, заметив, что он открыл глаза, сделала шаг вперед.
– Агна, что случилось?
Милн все еще сидел в кресле, в том же положении, сонно растирая глаза пальцами.