Черные банкиры
Шрифт:
– Отчего же он умер?
– Врачи говорили, что-то случилось с сердцем.
– А кто этот Воронин? – притворился простаком Турецкий.
– Мой приятель, из клуба «Парадиз».
– Ах, вот оно что! А а не мог вспомнить, где слышал эту фамилию. А в то время чем он занимался?
– Был моим шофером и телохранителем.
– Понятно. Хотите, я скажу вам, отчего умер Акчурин?
– Какое теперь это имеет значение? У каждого своя судьба. Каждый получает то, что заслужил.
– Значит, вы считаете, что Акчурин заслужил, чтобы вы отравили его кокаином?
Козлов растерянно посмотрел на Турецкого, глаза его беспомощно забегали, но из чувства самосохранения в нем вдруг произошла перемена, наигранная мягкость сменилась агрессией:
– Хватит! – заорал он. – Мне надоело ваше вранье! У вас нет никаких доказательств! Я требую адвоката! Больше не скажу вам ни одного слова!
– Бросьте истерику, Козлов! – спокойно оборвал Турецкий.
– Вы шьете мне два убийства, а я должен молчать? Извольте представить доказательства! И вообще, вы еще не знаете, с кем имеете дело!
– Я понимаю вас, Владимир Афанасьевич, вы изнервничались, устали, вам нужно отдохнуть. Сейчас вас проводят в следственный изолятор. Мы с вами встретимся в ближайшие дни, а вы подумайте, каким образом будете оправдываться.
Козлов, казалось, успокоился, напустил на себя важный вид, словно одержал победу в неравной схватке. Турецкий же в свою очередь наметил себе задачу: немедленно встретиться по крайней мере с двумя свидетелями, людьми, близкими с семьей покойного банкира, – с Мариной Сурковой и Никитой Ворониным, неожиданно всплывшим только сейчас. В деле Акчурина он еще не фигурировал.
Козлову дали прочитать протокол. Он внимательно изучил его в поисках подвоха, но ничего не обнаружил и решительно поставил подписи там, где ему указали.
– Может, стоило еще на него надавить? – сказал Олег, когда Козлова вывели. – Он заметно занервничал.
– У меня, Олег, слабая фактура. Придется усиленно поработать в ближайшие дни на более предметном уровне. Но с кокаином он сорвался.
– Какой оборотень! Английский лорд! Не схвати мы его в аэропорту, так и улетел бы в новую жизнь со старыми грехами, – заметил Величко.
– Ну, если быть до конца честными, то не мы с тобой схватили. А потом, как раз грехи-то его и удержали, – улыбнулся Турецкий. – Факт! Но, видишь, показания дал, протокол подписал. Не матерился, вел себя почти прилично. Все, Олег, ты свободен. Занимайся намеченными делами, а на мне еще одна препротивная, скандальная, кляузная забота.
В морозные свежие дни Турецкий чувствовал себя бодро, хотелось слепить снежок, запустить в прохожего, чтобы тот азартно ответил тем же. Началась бы озорная перестрелка, и в пылу сражения сладостно было бы ощутить себя по-прежнему молодым. Хотелось стряхнуть снег с ветки на проходящую мимо девушку, пугнуть ее, чтобы потом вместе рассмеяться: кто же боится снежной россыпи? Однако ничего этого себе не позволял старший следователь по особо важным делам, глядя из окна на спешащих по своим делам людей. Сейчас дни самые короткие. При свете уличных фонарей приходишь на работу и возвращаешься домой тоже в темноте. Уже в четыре часа дня на город опускается мрак, а хотелось света и солнца, мечталось о весне и о чем-то желанном, чему еще не было названия, что только вызревало в душе, словно недостижимая надежда на счастье.
Турецкий, поймав себя на этом ощущении, удивился, стал искать объяснения и вдруг понял, что просто устал. Он решил: как только покончит с банком «Ресурс», сразу же уйдет в отпуск. И не столь важно, какой месяц тогда будет на дворе – февраль тоже может быть прекрасным.
Турецкий лишь вздохнул, дав себе такое обещание, и стал набирать номер телефона заместителя министра финансов. Учтиво осведомился о здоровье. Спросил, что он думает о газетной статье.
– Я сегодня плохо себя чувствую, – сообщил Савельев. – Просмотрел и подписал несколько важных документов и поеду домой болеть. Приезжайте ко мне, там и поговорим.
Степан Макарович продиктовал адрес, Турецкий пообещал приехать.
Помня уверения Пыхтина, что все кассеты тот передал, Александр на всякий случай решил перепроверить себя, позвонил Пыхтину на дачу, где у охраны был телефон. Услышав от очередного дежурного, что с Пыхтиным все в порядке, Турецкий попросил подозвать его самого.
– Привет. Как отдыхаете?
– Спасибо, Александр Борисович, у нас проблем пока нет. Отпуск мне оформили.
– Информация о Савельеве сегодня выплыла в печать. Скажите честно, вы никому из журналистов не показывали видеоматериалов?
– Никому! Честное слово!
– И никаким иным путем она не могла от вас уплыть?
– Исключено.
– Подумайте, прошу вас, – настаивал Турецкий.
– Нет, я вам повторяю, что собирался брать мзду только с чиновников, зная, что у всех у них рыльце в пушку.
– Ладно, если вдруг что-то вспомните, позвоните, – сказал Турецкий на прощание.
Если действительно от Пыхтина информация не уходила, значит, источником ее мог стать сам Савельев. Или его окружение. Хотя не исключено, что в той же сауне нашелся еще кто-то мудрый, кто решил подзаработать таким же образом, как и Пыхтин.
Турецкий вызвал служебную машину и отправился к Савельеву, продумывая возможные ходы утечки информации. Но так ничего путного и не придумал. За окном мелькали автомобили, люди, окна, вывески, рекламы. Все жило своей непостижимой жизнью, независимо друг от друга. Но что-то и связывало эту картину воедино, заставляло все эти массы людей думать об одном и том же, волноваться, переживать. Это была информация. Она вертела судьбами, создавала мнения, дарила славу и известность, оскорбляла и унижала, рождала и убивала.
Савельев в богатом домашнем халате встретил Турецкого, проводил в свой кабинет. Лицо у него было багровым.
– Давление прихватило, Степан Макарович? – участливо спросил Турецкий.
– Оно. Беда, знаете ли, одна не ходит. Теперь вы понимаете, что меня отправят в отставку? Не знаю, кто эту подлость сделал. Но так нельзя, понимаете? Я всю жизнь работаю, с шестнадцати лет! И вдруг такое!
– Степан Макарович, отвести вашу беду я, конечно, не могу, но попытаться установить виновника утечки информации попытаюсь.