Черные псы пустыни
Шрифт:
— Нас двое, мы с сестрой будем с тобой ласковы. Мясо приготовим.
Урук свернул за угол.
Сразу за северными пригородами Кам-Пурама начинались посевы ячменя и проса. До прихода в Шинар войска нифилим здесь бурлила жизнь. Многие еще помнили те дни. Но торговые пути, ведущие через Акшур и северные деревни, опустели, предместье зачахло, теперь здесь преобладали кабаки и притоны. За последние часы местность словно вымерла.
К полю предстоящего боя стекались толпы зевак. Плакали дети, ворчали старики, без устали болтали сплетницы разных возрастов. Урук
Они почти дошли до северной границы города. Здесь внимание Урука привлек взлохмаченный малыш, который захлебывался в истерике посреди улицы:
— Домо-о-о-о-ой! Хочу домо-о-о-ой!
Мать дернула его за руку.
— Мы идем смотреть на папу!
— Не хочу-у-у-у! — Мальчик топнул ногой.
Мать схватила сына за шиворот и встряхнула.
— Замолчи, или у тебя сейчас появится причина для воплей! Ты все понял?
Урук улыбнулся. Есть вещи, которые остаются неизменными и в джунглях, и в городе, веком раньше и веком позже.
— Противная! — фыркнул парень.
Мать отпустила его рубаху и потащила за собой за руку. Они дошли до последних домов, и тут оба замерли, мать и сын. Перед ними простиралось обширное пространство выжженной земли.
Ни ферм, ни полей. Дома, амбары, сараи — все сожжено, а на пустыре возник военный лагерь. Множество вооруженных мужчин среди черного пепла.
— Мама, мама, где травка?
— Пропала травка, сынок.
— И ее больше никогда не будет?
— Не знаю, милый.
Урук проводил взглядом мать и сына, исчезнувших в толпе зрителей. Некоторые зеваки проводили время со вкусом. Какая-то богатая женщина в сопровождении целой толпы рабов расположилась на ковре и вкушала жареное мясо с медовыми сластями. Тумак с дочерью тоже, должно быть, находятся где-то неподалеку.
— Спокойно, Пес. Нам туда не надо.
Урук оглядел строения на окраине города. Среди них было два трехэтажных здания, из широких окон которых открывался вид на поле боя.
— Здесь и устроимся.
Почему-то Уруку больше приглянулись окна, выходившие на восток. Из окон некоторых домов уже торчали головы любопытных, но один стоял совершенно пустой. Похоже, это был бордель с кабаком и кухней на первом этаже и комнатами «для гостей» в двух верхних.
— Торопились, — заключил Урук, увидев широко распахнутую дверь. Они преодолели баррикаду из сломанной мебели и оказались в зале первого этажа.
— Уютно, — хмыкнул Урук.
Здесь как будто пронесся смерч. Мебель опрокинута и поломана, на стенах и на полу толстый слой грязи. Пива ни капли. Урук в который раз подивился, что именно превыше всего ценят люди. В кухне пес обнаружил несколько кусков соленой свинины и мешок муки. Чуть дальше — груда гнилого инжира, вокруг которой по полу растеклась лужа густой вязкой жижи. Над лужей роились мухи, а края ее уже подернулись тонкой пленкой светло-зеленой плесени. Урук разыскал большую керамическую миску, треснувшую и с отбитым краем, но вполне пригодную для воды. Поднимаясь наверх, обтер ее от пыли.
Миновали ряд комнатушек, пустые дверные проемы которых выходили
Урук налил в миску воды для пса, поставил ее в угол. Потом переместил обе скамейки к окну и уселся на одну из них. Пес вспрыгнул на вторую.
Осматривая поле, Урук осознал, что видит настоящую войну впервые в жизни. То, что он заметил с улицы, было лишь малой частью сил Кан-Пурама. Войско растянулось вдоль всей северной границы города. Громадное войско. Уруку приходилось наблюдать за необозримыми стадами антилоп и буйволов, бок о бок друг с другом стремящихся к новым пастбищам. Но и эти стада не могли сравниться с массой людей, выступивших на защиту города. Сверху лагерь напоминал огромный термитник. Люди стояли, как муравьи, одинаковые и ничего не значащие в одиночку. Падет один — его заменит тысяча. Как насекомые. Десять тысяч в поле, пять тысяч наготове.
В двух десятках саженей от наблюдательной позиции Урука возвышался высокий шатер. Возле него на шестах реяло больше дюжины знамен, каждое с символами храма, секты или семейства. На одном — шестиконечная звезда. С другого смотрит немигающий зеленый глаз, окаймленный языками желтого пламени. Единственной знакомой эмблемой оказалось изображение богини Каллы, похожее на статую, за которой он прятался в зиккурате в Уре. Пламенеющий глаз почему-то приглянулся Уруку больше всех остальных символов.
Он все еще глазел на флаги, когда услышал крик снизу:
— Эй, ты, в окне!
Урук высунулся и увидел молодого воина. Через плечо у него висела булава. На щеках темный пух. Судя по мускулистым рукам и шее — пастух или крестьянин, знакомый с тяжелой работой не понаслышке. Не нищий: у ног свалены добротные кожаные доспехи. Поножи он уже нацепил.
— Слезай! Пора в бой!
— Нет, я нездешний. Ваши боги — не мои боги.
— Но когда мы победим, жить в Кан-Пураме станет лучше.
Парень нагнулся, поднял нагрудник.
— А вы победите?
Воин указал на шатер.
— Они уверены в победе.
Конечно. Нума перед большой охотой всегда подбадривала племя, убеждала в успехе и призывала удачу. Даже когда сама сомневалась в исходе. Он настолько сблизился с ней, что научился угадывать ее мысли.
— Скоро начнется ваша война? — спросил Урук.
— Говорят, нифилимы подойдут к полудню.
Собеседник уже приладил почти все доспехи и выглядел воинственно, хотя и походил на жука в прочном панцире. К тому же, ему было очень жарко. Латник расправил плечи, стукнул себя в грудь кулаком. Нагнулся, подобрал булаву.
— Постой! — крикнул Урук.
Воин обернулся.
— Что тебе?
Урук сам не вполне понимал, чего он хочет. Кажется, он собирался подбодрить этого парня, но подходящие слова не шли на ум. Пожелать ему быть сильным и бдительным, держать глаза открытыми. Не зарываться, не отрываться от своих. Следить за друзьями, помогать им. Но слова ничего не значили, потому что сам Урук не собирался участвовать в битве.
Так ничего и не придумав, Урук вскинул над головой сжатый кулак. Знак силы у его народа, который, кажется, был понятен всем.