Черный амулет
Шрифт:
– Вчера весь вечер плакал. Как в детстве, когда маленький был. Я уже и забыла его плачущего. Бабушку нашли в таком виде, что лопатами в мешок складывали.
Кофи почувствовал неудержимый позыв к рвоте.
– Извини, – успел выдохнуть он.
Закрыв ладонью полный рот, он опрометью бросился в коридор. Катя выглянула. Мелькали белые подошвы его кроссовок. Когда парень скрылся за дверью туалета, Катя вернулась в комнату.
Осмотрелась. Повсюду висели, как спущенные флаги, мокрые рубашки, майки, трусы и носки. Кое-где с выстиранных
«Мужчина мог бы и получше отжать», – подумала Катя. Пошарила глазами по углам. Ага, вот и, тряпка.
Одну за другой она промокала лужицы. Вытирая воду под спинкой кровати, увидела на полу полиэтиленовый пакетик. Он торчал между стеной и деревянной ножкой. Непорядок.
Катя протянула руку. В пакете лежали, похоже, очистки мандаринов. Зачем они Кофи? Горловина пакета была завязана тугим узлом.
Катя уже положила пакет на стоящий рядом стул, когда вид мандариновых шкурок показался ей несколько необычным.
Она поднесла пакет ближе к глазам.
После наркотического сеанса шторы в комнате оставались задернуты, и света не хватало. Полиэтилен был не новый и оттого матовый. Малопрозрачный.
«Нет, это не очень похоже на шкурки от мандаринов, – усомнилась Катя. – Фи, небось какая-то африканская мерзость, какая-нибудь сушеная приправа…»
Она потрясла пакет. Внутри с тихим шорохом замелькали шкурки. Они мало походили на мандариновые. Катю смутила их странная форма. Каждая шкурка была закручена. В точности как ушная раковина человека.
Дверь распахнулась. Катя быстро повернула голову. Кофи смотрел с порога на пакет в ее руке. У него было мокрое лицо.
– Что ты там нашла?
– Вот, он валялся на полу. Я решила поднять, а там какие-то странные шкурки… Что это, Кофи?
Кофи прикрыл за собой дверь и рявкнул:
– Я тебя просил здесь что-нибудь трогать? Я тебя просил?! Я у тебя в гостях лезу куда-нибудь без разрешения?
Катя испугалась. Она никогда не видела своего парня таким разъяренным. Он был страшен в гневе. Зубы блестели, глаза сверкали. Кулаки сжимались и разжимались.
Она положила пакет туда же, где нашла, и поднялась с пола. Сказала, недоумевая:
– Извини, ради Бога. Я, пожалуй, пойду.
Кофи овладел собою. Взял девушку за руку:
– Постой… Дело совсем не в нас. Чтото происходит, чего никто не понимает.
Вот мы и вымещаем друг на друге. Ты меня тоже извини. Я погорячился. Просто понимаешь… Как бы тебе это объяснить? Моему народу пришлось при жизни одного поколения преодолеть пропасть. Между общинно-племенным строем и социализмом. К тому же от социализма вскоре тоже пришлось отказываться. Можешь себе представить, как я на занятиях по политологии в институте сижу? У всех общинно-племенной строй ассоциируется с каменным веком, а у меня – с родной деревней. Понимаешь, Кать?
– Понимаю.
Она смотрела на него во все глаза.
– Ну так вот. Множество предрассудков, обычаев еще свято чтутся моим народом.
Мне приходится держать для этого засушенные тропические растения. Причем именно на полу, как того требует древний обычай. Пойми, Катенька: вождь не имеет права презирать свой народ. Царь нищих не должен играть в теннис и ездить в лимузине.
Катя потянулась к его губам. Обвила его шею. Перед ней стоял настоящий вождь. Кофи был прекрасен. Рослый и плечистый, рассуждающий по-европейски, он подарит своему народу лучшие достижения цивилизации.
– Я тебя люблю, – прошептала девушка.
– Я тебя люблю, – отозвался вождь.
Их губы слились.
– Мне правда пора, милый.
– Как отец? – спросил Кофи. – Кошмар?
– Кошмар, – подтвердила она. – Постарел лет на десять.
– Как же он на работу ходит?
– Он после выходных еще не работал, – сказала Катя. – Ему сегодня на ночное дежурство. Не знаю, как он выдержит там в неизвестности. Я-то отпуск взяла.
19
После Катиного ухода Кофи оделся и спустился в вестибюль. Подойдя к этажерке с почтой, порылся в отсеке "Д".
Дальтон, Дантес, Делакруа, Диамонд…
Мелькали авиаконверты с яркими марками африканских и южноамериканских стран. Чем беднее страна, тем пестрее марки. Доде, Долорес, Дуррес, Дюк…
Так, теперь назад…
Вот она! Серый мелкий листок совершенно затерялся среди броских конвертов. Повестка в милицию преспокойно дожидалась, когда адресат заберет ее. Его приглашали в такой-то кабинет 15 сентября.
«Но сегодня именно пятнадцатое, – подумал молодой вождь. – Уже семь часов вечера. Следователь ужинает в кругу семьи».
Кофи сунул повестку в карман и вышел на улицу.
Тут одно из двух. Либо повестку должны были вручить ему в руки еще утром, либо назначить другой день. С почтальоном все ясно, почтальон не обязан разносить корреспонденцию по комнатам. Но чем думал следователь? Должно быть, не головой.
Обнадеженный таким выводом, Кофи дошел до метро, спустился по эскалатору и сел в поезд.
20
Василий Константинович Кондратьев брел на работу. Ему было пятьдесят шесть, но выглядел он на двадцать лет старше.
Будто вмиг сравнялся возрастом со своим отцом. Когда он нашел свою мать мертвой, то сразу в глубине души понял: его отец также давно мертв.
Едва он узнал об исчезновении жены, как почувствовал: «Все, Лены нет в живых». До находки останков Любови Семеновны еще трепыхался в груди слабенький огонек надежды, что отец с матерью живы, что о причине своего исчезновения они расскажут сами.