Черный Истребитель
Шрифт:
В эту ночь Таньке ничего не снилось определенного - только блуждания по какому-то причудливому заброшенному городу. Там было много высотных домов из радужного стекла, а мостовая была из белого камня. Потом ее что-то ударило по лицу, и Танька проснулась. Этим чем-то оказался Сашин локоть, и спал он как-то странно, лежа в странной позе, будто на него упало что-то тяжелое. Глаза под веками неистово метались, а губы были плотно закушены. Как будто во сне ему хотелось закричать, но было нельзя. Танька крепко толкнула его под ребра, но он не проснулся. Танька потрясла его за плечо. Бесполезно. Но через несколько минут он расслабился, повернулся на бок, положил руку под щеку. Танька тоже заснула, прижимая холодную ладонь к носу.
С утра она проснулась, когда Саша резко сел на постели. Вид у него был такой, как будто накануне они уговорили ящик пива на двоих - опухший и ошалелый. Саша молча слез с постели и побрел в ванную. Добрых полчаса из ванной слышался плеск воды, наконец, Саша вернулся голым до пояса, на ходу вытирая мокрые волосы чем-то, на полотенце непохожим.
– Саш, а Саш… это вообще-то майка. Твоя. А полотенце там есть…
– Тьфу, бля!
– выругался Саша, разглядывая мокрую и мятую майку.
– Хорош, нечего сказать. Голова квадратная и циркулем идет…
– Тебе что ночью снилось?
– спросила Танька, любуясь его фигурой. В нем не было ничего от показушной красоты культуристов - было только хорошее сложение и красивая «рабочая» мускулатура.
– Потом расскажу. Мне ехать пора. К вечеру вернусь.
– Ты хоть высохни.
– Некогда. И так уже проспал. Теперь лишь бы не опоздать.
Танька опять осталась одна, но с гитарой и стопкой книг время летело куда быстрее. Сочинилась новая песня и подобралось несколько старых. Среди книг нашелся нечитанный еще Сапковский и знакомый наизусть «Час быка» Ефремова, примечательный удивительным количеством опечаток на страницу. Танька взялась читать обе книги по очереди, по главе и добралась до середины. Саша задерживался. Танька осознала, что давно не ела, полезла в холодильник, взяла ветчину в нарезке и принялась ее есть, разумеется, без хлеба. Потом была уничтожена сырокопченая колбаса и сырые сосиски. Зачем портить приличный продукт варкой, Танька никогда не понимала.
Набитый желудок способствовал меланхолии. Танька опять полезла в ванную, напустив себе теплой воды. Мыться она могла раза четыре в сутки, а в воде сидеть - часами. Вода успокаивала. Пена лопалась на коже, лаская ее. В воде было хорошо. Только в ванной отпускала сосущая боль под ложечкой, и не хотелось ни о чем думать, и ненадолго получалось - не вспоминать.
А забыть совсем - не получалось. Неподвижное тело на полу, кровь на стенах, рукоять ножа. Эти картинки преследовали ее уже который день.
– И мальчики кровавые в глазах… - задумчиво сказала вслух Танька.
– Интересно, когда я увижу, как разлетаются его мозги, это пройдет?
Об убитом недавно - ее руками убитом - бывшем муже Танька вспоминала вскользь. Конечно, она сожалела о том движении, что привело к убийству. Но это было довольно абстрактное сожаление. В конце концов, это был несчастный случай. Чистой воды самооборона. Неизвестно, что с ней мог бы сделать хоть и не особенно сильный, но пьяный парень в явном аффекте.
Заскрежетал замок, послышались шаги. Таньке нравилась походка Саши. Одновременно мягкая и легкая, но какая-то весомая. Сразу было ясно - сильный человек идет. Сильный и тренированный. «Как же мне везет в последнее время на настоящих людей», - подумала она. «Что же раньше так не везло?»
– Тань, заканчивай заплыв. Какой-то енот-полоскун прямо…
– Сейчас вылезу, - рассмеялась Танька, вставая и отжимая намоченные концы волос. Она натянула на себя майку и дурацкие расклешенные брюки, которые ее уже порядком задолбали. Да еще и измялись в придачу к и без того жуткому виду и ярко-красному цвету. Очень хотелось влезть в старые потертые джинсы, ну, на худой конец - в камуфляж.
Саша уже делал чай. Вид у него был какой-то все еще странный и заторможенный. Таньке это совсем не понравилось. Телохранителю, по ее представлениям, полагалось быть в отличной форме двадцать четыре часа в сутки. А тут то кошмары ему по ночам снятся, то выглядит как обкуренный. Нехорошо как-то.
В кружки опять плеснулась янтарная жидкость, приятно запахло коньяком и свежей заваркой. Саша долго и задумчиво смотрел в кружку, наконец, потряс головой, словно стряхивая с себя что-то невидимое, но липкое.
– Так. О делах наших грешных. Паспорт тебе сделан. Вполне приличный, и в гостиницу, и на улице сгодится. И билеты покупать можно. В пределах СНГ. За границу я бы не стал пробовать, хотя клялись и божились, что паспорт прямо идеальный.
– Покажи.
Саша извлек из кармана джинсов документ в прозрачной обложке. По нему Танька оказалась Тамарой Генриховной Розенберг. Лицо на фотографии каким-то чудом походило на нее, особенно со стрижкой, хотя волосы нужно было перекрасить в более темный оттенок. Но имя и фамилия ее убили наповал.
– Саш, ну куда с моей рожей из себя еврейку изображать? У меня же на лице надпись - костромская губерния.
– А я похож на еврея?
Танька задумчиво рассмотрела его в фас и в профиль.
– Да вроде не похож…
– А тем не менее моя мать - чистокровная еврейка. Так что вполне нормально. А теперь о делах потусторонних.
– Саша еще раз полез в карман и извлек оттуда помятый лист бумаги для принтера, сложенный раз в восемь. Развернул, еще раз задумчиво разглядел и передал Таньке.
Танька взяла лист. На нем уверенной, хотя вовсе не привыкшей к рисунку рукой, скорее - рукой чертежника были нарисованы два летных средства. И оба они были Таньке прекрасно знакомы.
– Поздравляю, прилетели… - сказала она, роняя бумажку на колени, но не отводя от нее глаз. Два силуэта - зализанных очертаний «морской скат» и почти треугольный угловатый, но изящный «бумеранг» - взирали на нее с немым укором.
– Это откуда?
– спросила она Сашу, глядя на него искоса и стараясь не встречаться с ним взглядом.