Черный снег на белом поле
Шрифт:
В стране шла «перестройка». Кругом распад, разлад. Во время отпуска, чтобы заработать, нанимался строить на зоне.
В какой-то момент — появились уже постперестроечные богатеи — кто-то из них предлагал: мы построим тебе фабрику в Питере... Только твори.
Но едва ты соблазняешься и доверяешь кому-то решать твои проблемы, оказываешься на мели. Это я понял тогда точно.
Невозможно сразу взять и на заказ что-то настоящее сделать. (Это было под силу инокам, которые постоянно находились в молитвенном состоянии). [124] Однажды целых четыре года потребовалось, чтобы выполнить просьбу валаамских монахов. Значит, их молитвы дошли. Значит, работа потихонечку шла у меня внутри. Кстати, заказана была резная
124
Приснопамятный старец Паисий Святогорец, который был искусным резчиком по дереву, говорил: «Если мы занимаемся рукоделием в состоянии внутреннего мира и молитвы, то наше духовное состояние, если можно так выразиться, отпечатывается на рукоделии. И когда люди берут его у нас, они получают благословение. Однажды я вырезал икону, и пбекольку у меня уже была «набитая» рука, я без остановки творил Иисусову молитву, не отрываясь от работы. И вот икона сама приняла законченный вид. Я взял ее в ладони и просидел так два-три часа. Когда мы достигаем доброго духовного состояния, когда наша любовь ко Христу изливается через край нашего сердца, то наше телесное служение тоже становится молитвой».
Митрополит Антоний (Мельников) собирал коллекцию подобных предметов, и вот он стал мне делать заказы. Молюсь о нем, как о благодетеле. В то время еще не было специальной литературы. Приходилось многому учиться, начинать с нуля. Порой владыка подсказывал.
Сама работа вызывала трепет. Когда работаешь — паришь. Это священнодействие. Я не постился тогда, но и не участвовал во внешней жизни — ничто не разрушало моего состояния. Работал иногда по шестнадцать часов краду. А выполнял каждый заказ и два, и три месяца. Был случай — три дня ничего не ел, даже воды не пил. Тогда казалось, что в мастерской я становился ближе к Богу, чем в храме. Потом понял: Литургия — это и есть образ делания. Начал узнавать в Литургии свои «рабочие» состояния. И одно стало срастаться с другим. Когда деятельность евхаристична, это признак ее истинности».
...На ювелирной выставке в Сокольниках, где мы беседуем с Федоровым, есть несколько его замечательных произведений того периода. Пасхальные яйца и наперсные кресты из самшита и пальмового дерева. Теперь он работает иначе: вырезает модели, по которым потом делаются отливки. В основном это нательные кресты, нагрудные иконки, мощевики, складни.
Его витрины отличаются от многих других. Там — сверкают драгоценности, символы богатства. А здесь — иное. Символы, связывающие наш мир с миром горним. Золото ведь может быть знаком вечности, а может — кусочком «золотого тельца». Иногда смотришь на изделия и думаешь: дьявольски красиво! Иначе и не скажешь.
А уж сколько здесь знаков зодиака, разных псевдоязыческих «фенечек» и оберегов! «Магический подход, — говорит Федоров, — очень благоприятен для рынка, где производить и продавать продукт, вызывающий ту или иную зависимость, очень выгодно. Это хорошо понятно на примере наркотиков, алкоголя и табака. Всевозможные амулеты и обереги — тоже своеобразный «опиум для народа» или, по словам Святых Отцов, «темницы для души».
«— Сегодняшний мир — ограничитель для художника, — продолжает Юрий Анатольевич. — Я считаю, что
Над иконой я не работаю. Я — свидетель процесса. Эскизов не рисую. Светский заказ оказался однажды каторгой — пришлось вспомнить учение в Академии и все продумать. Иногда говорят так: сейчас сделаю для денег, а потом — для души. Это не правильный подход. Пока делаешь для денег — от тебя уже убыло».
На очередной рождественской выставке на ВВЦ Юрия Анатольевича не было. Я направлялся к книжным стеллажам, но вдруг остановился. Услышал фамилию Федорова. Рядом оказался ювелирный прилавок, и покупатели спрашивали о нем... Чего я только не наслушался! Кто-то назвал его, пятидесятилетнего человека, старейшим ювелиром России, учеником Фаберже. Другой говорит: у него в мастерской работают одни иеромонахи. Третий «поправляет»: да нет больше Федорова, перед смертью передал свое дело другим...
Да, была такая ситуация, когда деловой партнер вдруг сказал ему: «Запомни, “Федоров” — это не твоя фамилия. Это мой бренд». Вот так художник действительно чуть было не «передал» свое дело другим. И даже — едва не лишился имени.
Именно тогда восторженное православие неофита стало дополняться осознанием реальности сатаны в мире. Федоров понял, что борьба идет не с конкретным человеком, а с огромной силой. Знакомые бизнесмены подтверждали догадки: охрана недвижимости с помощью огнестрельного оружия — куда менее эффективна, чем молитва. Один рассказывал, что сказал своему недругу: я за тебя молюсь... И того вдруг вырвало.
«— Я молился, — продолжает Федоров. — И уже потом понял: приди я в нужное место на полминуты позже — все бы разрушилось. Не стало бы моего предприятия. Это был ценный опыт. Так что я благодарен своим врагам. Надо быть внимательнее.
Вообще-то любая работа христианина — это церковное служение. Но когда делаешь кресты и иконы — это деятельность особенная. Я иногда напоминаю своим сотрудника за верстаком: то, что вы делаете, очень не нравится врагу. Он будет мстить. А вы можете защититься только молитвой. И не надо забывать о причастии»...
Мне приходилось слышать: «Почему-то изделия Федорова стали как будто холоднее»... В том-то и дело, что некоторые стали путать с его работами — продукцию подражателей. Внимательный взгляд, однако, говорит: то — да не то. Иногда и вовсе возникает недоумение: смотришь на ладанку с изображением Николы Можайского, а у святого в руках не меч, а какой-то прутик погнутый торчит. Как издевка. На такие детали не все обращают внимание, а напрасно. Жаль, что покупают «красивое», «богатое» изделие, не видя излома и изъяна в нем.
Порой в церковной лавке просят «Федорова», а продавец, понимая, что это подлог, продает неискушенному человеку нечто похожее. Юрий Анатольевич в одном монастыре сам был свидетелем подобной ситуации. Обратился к менеджеру: каждое изделие, это как проповедь, а здесь — такая подмена! Мастеру ответили: какая проповедь? Нам выручка нужна. И недвусмысленно дали понять: не нравится — убирайся вместе со своей продукцией. Деньги будут нужны — приползешь еще!
Иногда еще, продавая подделки, говорят: нам деньги нужны на благие дела. Надо храм ремонтировать... «Но ведь церковное искусство - это тоже часть предания, — размышляет Федоров. — Оно не может быть средством. Что такое литургия? Если это — всего лишь декорация, то все, что находится в храме — предмет прикладного искусства. В том-то и дело, что это театр — изображает, а Церковь — являет. Страшно подумать: священник во время службы являет Самого Христа!»
Интересно, что люди, задействованные в индустрии подделок, иногда даже имеют наглость делать Федорову «богословские» упреки. Например, говорят, что выпячивать свое имя — гордыня. Что настоящие церковные мастера, дескать, всегда были анонимы... Что ответить? Конечно, это не так. И разве не является гордыней выступать не от своего только имени, а от имени Церкви?! Все это ясно. Интересно другое: как «благочестиво» обставляется обычное воровство! Как «освящаются» грехи, проникающие за церковную ограду! Какие елейно-блеющие интонации выработаны проходимцами!