Черный свет
Шрифт:
– Всего хорошего, Аркадий Петрович. Предоставьте профессионалам самим разобраться, что пускать в эфир, а что нет.
Он окаменел спиной, застывший, багровый, взбешенный до чертиков, но не имеющий возможности брякнуть ничего лишнего прямо под дулом видеокамеры – мужчина и так уже наговорил с лихвой, что хватит на добротный, отличный сюжет. Дождавшись, пока он хлопнет входной дверью, Ольга, не сдержавшись, прыгнула прямо на шею Глебу, обнимая его, прижимаясь в исступленном восторге победителей. Он, смеясь, придерживая не закрепленную на полу камеру, обхватил девушку свободной рукой и крепко прижал к себе, вдыхая запах волос и детского крема.
– Мы
Они ринулись по коридору, путаясь в ногах, желая поскорее одеться и полететь в редакцию, чтобы завалить город огромным шумом от очередного резонансного разоблачения, чтобы раз и навсегда поставить штамп лгуна на прогнившем изнутри человеке, чтобы сделать сюжет, ради которых они и трудились на ниве журналистики.
– Девушка! – раздался смущенный и одновременно возмущенный вопль, и Ольга встала как вкопанная, поразившись такому сочетанию эмоций в тонком голосе. – А ребенок?!
Сконфуженно улыбаясь, Оля почти добежала до Людмилы, совершенно шокированной произошедшей ситуацией, выхватила из ее рук сразу же вспыхнувшую счастливой улыбкой Ксюшу, и вновь бегом вернулась к оператору, который уже собирал длинный черный штатив. Ольга была готова бежать к машине хоть в открытых туфлях, по влажной комковатой грязи, среди сплетений детских турников и лебедей из выкрашенных автомобильных шин, но Ксюшу, которую горе-мать и так уже умудрилась практически забыть на рабочем месте, следовало одеть потеплее. Они бегом переобулись, оделись и вылетели из детского сада, который должен был стать всего лишь обычным проходным осенним праздником, а подарил им самый настоящий волшебный эксклюзив.
Пристегнув малышку в креслице и сунув в руки какую-то маленькую игрушку, прихваченную из детского сада, Ольга рухнула на переднее сиденье, даже не пристегиваясь, и глянула на себя в зеркало заднего вида. Расхристанная, в распахнутой куртке, в прекрасном платье глубокого фиалкового цвета, с раскрасневшимися то ли от восторга, то ли от ноябрьского ветра щеками, отчаянно горящими глазами, что даже ее лицо, с рытвинами старых проблем с кожей, с неровными зубами и чересчур отекшими щеками, сейчас показалось девушке красивым.
Глеб в который раз провернул ключ в замке зажигания и чертыхнулся, ударив по рулю, парень, с застывшими капельками пота на висках, с искусанной и распухшей нижней губой. Выдохнул порывисто и застыл, немного сгорбленный, вновь и вновь пытаясь завести свою серую колымагу.
– Не психуй,– сказала Ольга, пристально глядя на него. – Больше желающих посетить детский праздник не нашлось, так что у нас – абсолютный эксклюзив. Успеем.
Он обернулся, раскрасневшийся, восторженный от крупного улова, с дрожащими длинными пальцами и пылающими черными глазами, в самих зрачках которых поселился кровавый огонек вспыхнувшего пламени. Ольга задержала дыхание, вглядевшись в эти темные омуты, не понимая, что вдруг произошло в одну секунду, заслонив все вокруг мутноватой пеленой, и почему он так бесконечно долго молчит, вонзив в нее почерневший от неясного чувства взгляд…
– Да к черту,– рыкнул он и резко наклонился к ней, почти ударив ладонью ее щеку, вжимаясь всем телом, насколько пустил его ремень безопасности, впиваясь в губы жадным, истосковавшимся по ласке поцелуем, издавая какой-то низкий, горловой, опасный звук, заставляющий ее всем телом втиснуться в сиденье.
Руки ее сами собой скользнули в его короткие волосы, она целовала его исступленно, так, будто впервые коснулась человеческих губ собственными губами, ощущая то там, то тут на коже горячее дыхание, выдыхая кислород из собственных легких прямо в его призывно распахнутый рот. Рукой она наконец нащупала маленькую кнопку держателя, и громкий щелчок отпущенного на свободу ремня безопасности, и Глеб почти рухнул на нее, вжимая ее в поверхность, наваливаясь всем телом, целуя, целуя, целуя так отчаянно и сумасбродно, что стекла в автомобиле запотевали, покрываясь кокетливым узором влажных капель.
Кажется, она что-то стонала ему в губы, целовала его небритую, колючую шею в черных волосках, проводя широко языком по мягкой коже, а его руки забрались уже куда-то под платье, шарили беззастенчиво по ее телу, оставляя резные отпечатки покрасневших ладоней на каждом клочке ее тела, до которого он успел дотянуться. Языки сплетались, она прижимала его к себе так сильно, будто хотела, чтобы он растворился в ней, въелся в кожу, остался навечно в этом моменте, где только остывшая от осенней стужи машина, они, сплетенные во внезапном припадке страсти, и тишина, разрываемая хриплым дыханием, приглушенными стонами и почти звериным рычанием от желания, затапливающего с головой.
В окно забарабанили белые, жесткие пальцы, и они замерли, одновременно поднимая глаза откуда-то с пассажирского сиденья, где замерли, застигнутые страстью врасплох – растрепанный, тяжело дышащий Глеб с покрасневшими губами и лохматая Ольга с задранным до опасной величины платьем. На них, брезгливо поджав губы, почти исчезнувшие с испещренного морщинами желтоватого лица, смотрела какая-то бабушка в черненом платочке. Оля улыбнулась, почти извиняясь, но старушка, дождавшись, пока оба взгляда окажутся прикованным к ней, выдохнула ярость теплым дыханьем прямо на стекло:
– Ироды проклятые! Хоть бы у детского сада постыдились, внука страшно забирать, когда такие бесстыдники своим непотребством занимаются! Да еще и при дочери, тьфу!
И, продолжая сыпать проклятиями так щедро, сколько редкий дворник посыпал обледеневшие зимой дороги песчаной пылью, удалилась, сокрушенно качая головой. Момент был упущен – холодом тянуло из щелей на дверях, серое небо плыло где-то по крыше машины, а Ольга, растрепанная, со смазавшейся по лицу помадой, с остывшей яростной страстью, граничащей с одержимостью, сейчас казалась себе кем-то вроде падшей женщины. Столкнув с себя все такого же разгоряченного, едва хватающего холодный воздух губами Глеба, она поправила платье и оглянулась на заднее сиденье, где, удивленно выпучив глаза и уже не интересуясь новой игрушкой, замерла Ксюша, а в глазах ее будто до сих пор застыла увиденная картинка. Рот девочки был в удивлении распахнут, и от недавней сцены девочка озадаченно притихла.
– Цветочек, все в порядке? – тихонько спросила Оля, стыдливо улыбаясь, и Ксюша, скорчив лицо в одну маленькую точку, взревела пароходной сиреной. Девушка скорчилась точно так же, как собственная дочь, и, глянув в зеркало, принялась оттирать с лица размазанную помаду.
– Ну вот, напугали твою очаровательную дочурку,– хмыкнул Глеб, в последний раз губами касаясь ее виска, находя своей рукой ее ладонь. Ольга удивилась, каким мягким оказалось его рукопожатие. Этим маленьким, но очень крепким и надежным жестом он словно бы давал ей понять – этот припадок скашивающей с ног страсти не был случайностью, Глеб готов двигаться вперед и продолжать то, что так странно вспыхнуло в тесном салоне автомобиля.