Чертовка
Шрифт:
Бежать в балке было труднее, чем наверху, поскольку дно пересыхающего ручья было усеяно камнями, как булка орешками. Местами выпирали большие ноздреватые серые глыбы, совершенно отвратительные на рыжей земле.
– -Прямо как у Ницше получается, -задыхаясь от бега, а может, и от чего-то другого, пробормотал Андрей.- "Придумай себе цель и погибни ради неё...", но с последним я не согласен... с последним совсем не согласен...
Ложбина стала мелеть и разветвляться. В этом месте встречались несколько потоков, воскресавших во время больших дождей. Земля здесь напоминала слегка смятое одеяло. Кое-где торчали одинокие хилые деревца.
Эндрю Манн потащил Джарус вверх по склону, а значит, туда же обреченно свернул и Андрей, мучительно понимающий, что их вот-вот догонят. Он вспомнил, что американец упоминал что-то про пистолет. Должен же у него, черт возьми, действительно быть пистолет или автомат кaкoй-нибудь!
– -Эндрю, -сказал Замурцев,- Эндрю, послушай-ка...
– но летчик так выразительно посмотрел на него, что вопрос застрял у Андрея в горле.
А тот свободной рукой захлопнул себе рот, предлагая Замурцеву сделать то же, а после показал той же рукой вперед: мол, давай скорее туда. Андрей с сомнением посмотрел в направлении, куда так настойчиво приглашал американец: может, летчик обнаружил какой-нибудь волшебный сезам? Но вокруг было так же малоуютно, как и прежде, эта смесь камней, глины и мелкой зимней травки вызывала у Замурцева ощущение горькой отрыжки.
Эндрю Манн подтащил их к не очень солидной выемке и сказал страшным шепотом:
– -Ложитесь!
– -Прямо как в голливудском фильме, -тоже шепотом пошутил Замурцев.
– Ложись!
– снова зашипел американец.- Переведи ей.
– -Давай, Джарус, ложись на землю... вот тут, -сказал Андрей. Так надо. Очень надо. Ложись и лежи тихонечко, не двигайся...-он хотел было добавить: "И не разговаривай", но по отношению к езидке это было явно лишнее.
Глазами она показала, что поняла и согласна, прижала руками юбку и сначала опустилась на колени, а потом легла, подложив ладони под подбородок.
Тем временем Эндрю Манн подтащил несколько плоских, но солидных, камней и небрежно разбросал их по краю выемки.
– -Ложись, прячься.
– 3десь?
– спросил Замурцев, всё еще сомневаясь.
– -Да, -сказал американец, почти падая рядом с езидкой. Свою ужасную кепку он сдернул, и она исчезла, словно в руках у фокусника.
Теперь Андрею предстояло совершить самому то, что он велел сделать минуту назад Джарус. С омерзением опускаясь на холодную глинистую, прыщавую от мелких камней почву, он успел желчно подумать, что больно уж американец раскомандовался и что у Эндрю, в отличие от них с Джарус, костюмчик казенный и гораздо больше приспособлен для валяния в месопотамской грязи. Потом он почувствовал, как рука американца, протянувшись над Джарус, прижала его плечо, и почти сразу же услышал хруст. Отвратительный хруст гальки под тяжелыми армейскими ботинками и глухие удары ими же о большие камни, отчего что-то поджималось в животе.
Он посмотрел на Эндрю и увидел, что тот наконец достал откуда-то из необъятных карманов на штанинах пистолет, показавшийся Андрею огромным. Появление пистолета немного успокоило.
Шаги, как и полагалось, приближались. Преследователи шли там же, где только что пробежали Андрей, Эндрю и Джарус, - по дну ложбины, но когда Замурцев чуть приподнял голову, он заметил из-за камня (вот зачем американец их накидал - чтобы выглядывать), что один иракец идет поверху. В подтверждение, что это действительно иракец, тут же раздалось почти немыслимое для Сирии:
– Бауе! {Смотри! (иракский диалект)}
Шаги прекратились. Судя по голосам, их владельцы достигли того места, где встречались образующие лощину ручьи.
– -Бауе, они здесь были.
– -Здесь они где-то, недалеко.
– Халаф, сходи вон туда.
– -Слушаюсь, сейиди {господин (араб.), в данном случае - обращение к офицеру}.
В животе у Замурцева стало еще тоскливее. Неужели сейчас их найдут? Он снова ощутил у себя на спине руку американца, и, повернув голову, увидел, как тот спрашивает, беззвучно шевеля губами: "Что они говорят?"
"Ничего особенного", -тщательно ответил он и в подтверждение небрежно шевельнул рукой, а затем в свою очередь спросил: "Почему ты не стреляешь?" (показал пальцем, как дергается ствол пистолета).
"Тогда и они будут стрелять", -ответил Эндрю Манн.
Логично, решил про себя Замурцев. Однако надо было взглянуть, куда направился посланный офицером Халаф. Андрей опять начал потихоньку приподнимать голову. Прежде всего в поле зрения снова появился тот солдат, что шел поверху. Он вдруг присел и позвал остальных, которые уже снова загремели камнями внизу; судя по голосу, верхний чувствовал себя не очень уютно. Затем он поспешно стал спускаться вниз.
"Что он сказал?" -спросил Эндрю Манн все тем же немым манером.
"Он сказал, что видит вдалеке каких-то военных... military men," -на всякий случай повторил еще раз Андрей, изобразив пальцами идущего человечка.
Лицо летчика просияло, и он показал - тоже жестом: "О'кей!" Он показал "О'кей" - не той рукой, разумеется, которой держал пистолет, а левой. Потом он приподнялся, просунул ствол между камнями и выстрелил. Замурцев против воли моргнул, и, когда до него долетел кисловатый запашок сгоревшего пороха, неуверенно прошептал:
– -Ты хочешь их убить?
– -Никого я не хочу убивать, -отозвался Эндрю Манн и выстрелил еще раз.
Андрей осторожно высунул голову из-за своего камня, но никого из тех, что только что гремели внизу галькой, не увидел.
– -Всё в порядке, -сказал он Джарус, сам еще не совсем веря в то, что сказал.
– -А где... эти люди?
– на всякий случай спросил он американца.
– -Yellow dogs! {Трусливые собаки! (амер.)}-презрительно сказал в ответ Эндрю Манн одно из традиционных заклинаний, помогающих всем воякам мира побеждать врагов.
Наш бы еще сплюнул, подумал Замурцев и спросил с надеждой:
– Уже можно вставать?
Ему было холодно и неудобно лежать животом на земле в свитере, между прочим, за семьсот лир.
Американец еще немного повертел головой и решил:
– Можно.
Замурцев на всякий случай сначала только сел, еще не очень веря, что они так легко отделались. Но когда Эндрю Манн поднялся во весь рост, генеральским жестом надев свою синюю кепку, Андрей тоже вскочил.
– Вставай, Джарус... Эх, жизнь моя - как классическая музыка: то слишком тихо, то слишком громко.