Честь Афродиты
Шрифт:
– С матросами.
– Ага, с матросами?
– Понял. Пройдёмте. Я покажу.
Съёмочная группа, девушка с видеокамерой…
– Разрешите, я вам помогу! – услужливо предлагает капитан третьего ранга, видя, как прибор оттягивает руку и плечо девушки, ему-то с его мускулами под натянутой на груди полосатой флотской тельняшки, было бы не только легко, но и приятно.
– Спасибо. Я сама. Это аппаратура. – Строго отказывается девушка. Кстати, серьёзная такая, словно учительница, хотя выглядит весьма соблазнительно. В белых облегающих брюках, в таких же белых кроссовках, в коротенькой парусиновой курточке, такого же белого цвета – на фоне пресной зелени воинского ландшафта! – красного цвета кофточке, туго натянутой двумя аккуратными холмами на груди и бейсболке козырьком чуть
– Ага. Понимаю, – отступая, говорит командир, показывая дорогу. – Сегодня вроде солнца на зарядке не будет. Прогноз неутешительный.
– Нам не надо, – вместо девушки отвечает маленький мужичок. На взгляд командира сильно похожий на Эйнштейна – он его только что увидел – только симпатичнее вроде бы портрета. Командир даже удивился сходству, уже не брат ли, волосатый, носатый и в круглых очках к ним приехал, правда с репортёрской сумкой на плече, и фотоаппаратом на груди. – Используем компьютерную графику.
– Ууу, понятно. – Кивает головой командир. Он знает, что такое компьютерная графика. У него вся служба на компьютеры завязана. Но видит он сейчас только одну девушку, которая с видеокамерой. Серьёзную и строгую. Другие вне поля зрения и внимания.
Третий человек из съёмочной группы вообще не понятно с чем шёл. Вроде наставника у операторши был или ученик. Ничего не делал. Рядом с ней шёл. Кадр наверное строил, учился.
Сигнал утренней побудки съёмочную группу застал в нужной точке, на объекте. Объект мгновенно заполнился массовкой. В смысле матросами. Естественно одинаковыми…
– Майки-тельняшки снять, – неожиданно приказала операторша командиру.
Командир внешне вроде бы удивился, хотя доволен был, ему нечего скрывать, наоборот. Как и большинству остальных… Играя бицепсами, командир продублировал.
– Торсы оголить!
Военнослужащие так и сделали, засунув майки за пояс.
– Все сто процентов? – спросила строгая операторша.
– Так точно, – ответил командир. – Даже дежурный наряд на зарядке, кроме…
– Остальных потом пришлёте, хорошо? – впервые улыбнулась командиру девушка.
Такому «приказу» командир не посмел отказать.
Опуская технологию поиска, заметим, конкурсные съёмки длились уже две недели, без выходных дней, и без нужного, к сожалению, результата. Сплошной калейдоскоп в объективе… Мужские торсы… бицепсы… стриженые затылки… смущённые улыбки… молодые, почти влюблённые в Марго глаза, торсы, бицепсы… раз, два, раз, два, но… не то. Нет того подонка. Пока не было. Но как и должно было быть, группе всё же повезло, подтверждая идею Марго, наткнулись они на золотозубого, с наколкой. На ту «Надю 1997» с хвостом. Кстати, хвост на плече принадлежал змее с открытой пастью. А всё это – невысокому крепышу усердно махавшего в прыжках руками, под ровный счёт заместителя начальника комендатуры. Образец проведения зарядки показывала на этот раз комендантская рота. Половина флотские, другая сухопутная. Увидев искомый объект, Марго чуть видеокамеру не выронила. До этого, и раньше, она записывала в большинстве своём лучшие физические образцы военнослужащих, с учётом фона, динамики, антуража, а тут… Уткнулась объективом в змею… И Василий, указывая, незаметно толкнул её перед этим, смотри, мол…
«Он!» «Это он!» Не подозревает. Улыбается на видеокамеру, в объектив смотрит…
Хорошо Василий подтолкнул, Марго отцепилась от торса со змеёй на плече, двинулась дальше. За ней пошёл и Василий. Один маленький мужичок, с шапкой волос на голове и любопытных очках на носу, с микрофоном и фотоаппаратом, на «объекте» чуть задержался…
– И что мы с этим, Петерсом будем делать? Здесь мочить или вывезем? – Спросил Волков, указывая на связанного киллера. Волков на удивление хорошо играл роль помощника Пастухова.
Пастухов с сомнением оглядел шикарную комнату вице-президента Никитина, серьёзно произнёс:
– Можно и здесь… Но вымажем пол, да и тащить потом придётся. Нам это надо?
Волков отрицательно покачал головой.
– Нет, конечно. Я не нанимался мразь всякую таскать. Пусть Никитин. Это его «крестник».
– Почему
– Таких милиции не сдают, – сухо заметил Пастухов.
– Таких давят, – с чувством поддержал Волков.
Оба вновь посмотрели на Никитина. Сейчас он не выглядел прежним уверенным в себе президентом, даже вице– не выглядел.
– Неужели вам его, Никитин, жалко? – прищурившись, спросил Пастухов. – Он же по вашу душу пришёл!
– Нет, – быстро ответил тот. – Нет-нет-нет!
– Нам тем более, так что…
– Готовь ведро и тряпки, – заключил Волков.
Пастухов с Волковым разговаривали не таясь, ровно и спокойно, будто и не было в комнате киллера. Они заметили, что Петерс давно очнулся, слушает их, только хитрит, не выдаёт этого. Они и лиц своих не прятали, что киллеру говорило об одном, судьба его предрешена. Заминка была не в способе, а в выборе места. И никакие объяснения, уговоры, объяснения киллеру не помогут. Это уже понятно. Его раскрыли, взяли на месте, ещё и с пистолетом… Это конец. Конец! Опытный организатор и мастер своего дела Петерс покрылся холодным потом. Впервые в жизни почувствовал сильный животный страх от ужаса приближающейся смерти. Его смерти. Не абстрактной и философски возвышенной, а реальной смерти, своей собственной. Он жутко испугался, запаниковал. Лицо его побелело, исказилось в конвульсиях, как и скрюченные пальцы рук, голос исчез, только глаза, едва не вываливаясь из орбит, просительно перебегали от одного к другому… Они просили, умаляли, вымаливали… Как все слабые и от этого жестокие к своим жертвам люди, он не мог поверить в свою смерть. Он не желал её, он не хотел… В смерть любого другого человека поверить мог – да. Он только что нёс её в стволе своего пистолета, но не себе, другому… И сколько у него таких уже было обречённых? Но вот она пришла к нему, расплата… Она уже здесь. Уже склонилась над ним…
– Ну что, дорогой ты наш, у тебя есть пять минут на исповедь. Расскажешь всё, облегчишь душу… А мы посмотрим что дальше делать. Понимаешь? – наклонившись над ним, ровным тоном произнёс приговор невысокий, с усами, пожилой мужчина. Петерс испуганно вжался в кресле. Именно этот человек его в прыжке и сбил, помнил Петерс, именно он. Он и обезоружил. Теперь ровно и спокойно спрашивал. Усы, кстати, как у Сталина, машинально отметил Петерс, как там, на портрете. Опасный человек. Оба они…
– Только не убивайте! – впадая в истерику, вскричал Петерс.
– Хорошо, только вколем успокоительное, и всё! – сказал усатый, доставая из кармана и намеренно демонстрируя киллеру полиэтиленовый пакет, в котором просматривалась авторучка.
Киллер увидел её, сильнее задёргался, в ужасе отодвигаясь вместе с креслом.
– Нет, нет, только не это! Только не это! Не надо!
– Значит, узнал, дорогой! Я так и думал. Прочистило память? Это хорошо. Говори. Мы слушаем. – И положил перед собой включенный миниатюрный магнитофон.
Исповедь заняла одну сторону магнитофонной плёнки и часть следующей. И какую исповедь, какой рассказ! Не пять минут. Вся жизнь киллера. Почти с детских лет до сегодняшнего дня. Там и плохие родители, которые не вывели его в люди, и гнилая школа, и поганая армия, и сволочная страна с её… Тьфу! Перечислять все жизненные «художества» этого человека совсем неприятно, очень. Особенно за последние двенадцать лет, когда он выполнял работу чистильщика. Как душ на себя из помоев принять… Ффу! Потому и не будем. Кстати, плёнка приобщена к материалам известного уголовного дела. Её можно прослушать, если прокуратура позволит. Скажем одно: отмыть руки можно, душу – нет. Нам достаточно не подготовленного Волкова, которого несколько раз чуть не стошнило, а спасённый от выстрела киллера Никитин ошарашено молчал, пребывал в «ступоре». Только Пастухов всё выслушал спокойно, ему такое уже приходилось протоколировать.