Честное слово
Шрифт:
– Мама, а мама, дай копейку… Ты сказала, что дашь… А сама не даёшь. Мама, а мама…
Женщина толкнула мальчугана и шлёпнула его по голове.
– Отстанешь ты аль нет? Уйдёшь ты на улицу аль нет?
– Дождь идёт, грязно, – отозвалась с полу девочка постарше. Она держала в руках ребёнка лет трёх и забавляла его какими-то тряпочками и пустыми коробками.
– Не сахарные, не развалитесь… Тут-то ещё хуже, не смотрела бы на вас… Всю душу вымотали… Этот ноет, тот ревёт. Господи, какая
– Под дождём-то худо мокнуть. В угол грязи натащишь и перемениться не во что, – тихо и рассудительно заметила девочка.
– Ох, и надоели же вы мне! Не смотрели бы на вас мои глаза, – отчаянным голосом сказала женщина и упала головой на стол.
Мальчик опять заныл. Он был назойливый и вертлявый.
Мать рассердилась не на шутку и собралась как следует отшлёпать его. Но в это время её привлёк разговор в дверях. Кто-то называл её имя и фамилию, кто-то громко ответил. В темноте подвала нельзя было увидеть и разобрать.
– Прасковья Ивановна у нас есть… А уж фамилию её не знаем. У нас без фамилии живут.
– Замужняя она? Дети есть? – послышался вопрос.
– Вдова она, кажись… Да вон она, у окна. Прасковья Ивановна, вас тут какая-то барышня спрашивает. Да не знаю, вас ли, – сказала старуха-хозяйка, подходя к полной женщине.
В подвал вошла молодая девушка, худенькая, маленького роста, серьёзная. Она была одета в тёмный костюм. На курчавых коротких волосах надета была круглая шапочка с пером. Большие чёрные глаза так и впились в полную женщину. Она смотрела на неё пристально и как будто не узнавала подошедшей, удивлялась, рвалась к ней и недоумевала.
– Ваша фамилия Знаменская, Прасковья Ивановна?
– Да. А вам что-нибудь надо? Насчёт работы? – усталым голосом спросила полная женщина и встала со своего места, прикрикнув на детей.
– Параня, да ты ли это? Разве ты не узнаёшь меня? Ведь я Галя. Помнишь, Параня, милая? Да неужели это ты?
Полная женщина очнулась, но как будто не обрадовалась, а скорее сконфузилась и молчала, не зная, что и сказать.
– Параня, милая, как же ты тут? Отчего ты так живёшь? Где же твой муж? Жив ли?
– Муж у меня умер. Так живём здесь с ребятами.
Хозяйка не приглашала гостью сесть. Она, видимо, была не рада гостье.
Дети подошли к матери и жались, угрюмо посматривая на чужую.
– Это твои дети? Господи, как девочка похожа на тётю. Милая, как тебя зовут? – пришедшая хотела приласкать ребёнка.
Но девочка отвернулась и ничего не ответила. Дети были пугливые и дикие.
– Параня, ты как будто мне не рада. Встретились, как чужие… А я-то из-за тебя сюда и приехала. Едва удалось разыскать. Сколько я бегала-то…
– Негде мне вас принять… И не на что даже посадить… Ну, чего нам видеться, – нахмурившись ответила Прасковья Ивановна.
– Да разве мне что-нибудь надо… Я хочу тебя и детей твоих видеть, поговорить, вспомнить старое. Вот ты меня как чужую, называешь на вы…
– Что там говорить… И вспоминать нечего… Моя жизнь хуже каторги, – перебила гостью хозяйка.
– А бабушка где? – гостья хотела отвлечь, перевести разговор.
– Бабушка со мной живёт, по стиркам ходит.
– А ты-то как же и на что живёшь?
– Тоже стиркой занимаюсь.
– Параня, приди ко мне… Вот адрес мой. И детей приведи. Я для вас же сюда ехала. Едва разыскала. Поговорим… Что-нибудь придумаем…
– Некогда мне ходить по гостям-то… Работать надо. Уж, вы, Галя, не взыщите.
Прасковья Ивановна, нахмурившись, отвернулась.
Галя хотела приласкать детей, но они спрятались. Она поцеловала Параню и опечаленная ушла. Так больно и странно ей было узнать в этой полной и угрюмой женщине прежнюю милую, весёлую Параню.
Вечером в том же подвале происходил такой разговор между Прасковьей Ивановной и старой сгорбленной старухой.
– Она к детям так ласкова. Просила прийти, привести. Может, детям-то и сделает что-нибудь.
– Ну, да знаем мы эти ласки, добра-то люди никогда не помнят. Нечего ей на нашу бедность зариться… Пусть и не ходит сюда.
– Она весёлая такая. Шубка на ней хорошая, в шляпке.
– Ну и пусть себе франтит. Много я горя из-за неё приняла.
Но Прасковья Ивановна не верила своей бабушке. Она хорошо помнила, кто из-за кого горя принял.
Галина Фёдоровна была настойчива. Она несколько дней подряд приходила в подвал. Она принесла детям булок, гостинцев, скромных игрушек. Она дала денег их матери. И мало-помалу нашла доступ к охладевшему, измученному сердцу несчастной женщины.
Однажды Гале показалось, что её как будто даже ждали в подвале. Было почище прибрано, стоял самовар, несколько чашек и лежал ситный.
– Садись, угостись хоть чайком. А то приходишь каждый день и угостить-то тебя нечем, – сказала Прасковья Ивановна, перейдя на ты, и даже улыбнулась.
– Параня, ведь я не за угощением… Не считай же ты меня чужой. Я твоя сестра. Твоя мама столько для меня сделала доброго. Я никогда этого не забуду. Может, и я в память её что-нибудь могу для тебя сделать. Я ведь вижу, как тебе тяжело живётся.
– Да уж моя жизнь! Лучше и не вспоминать. На свет Божий не любо смотреть.
– Не надо унывать, Параня, может, жизнь переменится.
– Чего меняться-то? Ещё хуже будет, – с отчаянием сказала Прасковья Ивановна.
– У тебя детки славные. Вырастут тебе на радость. О них надо думать.