Четвертая пуля [Похищение. Четвертая пуля. Пусть проигравший плачет]
Шрифт:
Клид ответил, умело играя голосом и мобилизовав всю свою неотразимость:
— За вашу красоту, Клодетта, и за нашу дружбу, если вы этого желаете.
Она возмутилась.
— Перестаньте называть меня по имени, месье Клид. Ваша фамильярность — самого дурного вкуса…
Она воспринимала его свысока. Клид рассмеялся.
— Хороший вкус — отлично, дурной — ни то ни се; но самое ужасное — отсутствие вкуса.
Она резко поставила свой бокал.
— Вы любите Стравинского? — спросил Клид, откровенно забавляясь.
Вопрос ее озадачил.
— Какая связь?..
— Эта глубокая мысль — его. Говорю вам, — подчеркнул он, — я — дурно воспитанный тип. Позвольте мне продолжить. Я позволю называть себя Робертом, а вас буду именовать мадемуазель Жема, раз вам это нравится. Это будет чудно, вы увидите.
Она явно спрашивала себя, должна ли она реагировать и как. Клид обезоружил ее. Он смотрел на нее совершенно иными глазами, чем все мужчины. Но она все равно находила его симпатичным, независимо от его манер. Он вывел ее из этого состояния, вернувшись к причине визита.
— Я составил примерный список, — сказал он. — Не желаете взглянуть?
Она равнодушно отмахнулась.
— Во всяком случае, это касается только вас.
— Безусловно, — признал Клид. — В нем всего три имени. Одно из них — убийцы.
Клодетта Жема слегка заинтересовалась, не более. Клид спрашивал себя, зачем он ей все рассказывает. Он вполне мог сказать ей, кто убийца. Он готов был уже решиться на это, но подумал, что она тогда избежит ответа на обвинения против Бертье. Налив себе сам еще бокал «арманьяка», он стал потягивать его маленькими глотками.
Не задумываясь больше о бесцеремонности детектива, Клодетта Жема, улыбаясь, позволила ему допить. Подобный образ действий ей нравился. В мужчинах она любила непринужденность. Это лучший вариант ухаживаний. Но немногие мужчины догадываются об этом…
Клид поставил свой бокал. Теперь, когда он нашел слабое место цитадели, он знал, как им воспользоваться, и достал из кармана бумагу.
— Вот список, — сказал он. — Жюльетта Дравиль записана под номером первым. У нее были, по крайней мере, два основания убить своего мужа. Прежде всего — ревность. Он ей изменял самым гнусным образом. Затем — ненависть. Он сделал ее жизнь невыносимой: многочисленные обиды, ущемление честолюбия и так далее. Должен был настать день, когда чаша терпения переполнится. Но я вас сказал, что думаю об этой версии. Я не считаю ее виновной.
Клодетта Жема кивнула.
— Отдаю должное вашей проницательности! Я действительно знаю Жюльетту с давних пор. У нее были тысячи причин совершить убийство, но никогда она бы на это не отважилась.
Клодетта, казалось, заколебалась.
— Она слишком мягкая женщина, — объяснила она с сожалением, — тряпка. Она умела только плакать.
— Я это понял, — кивнул Клид. — Она действительно не способна на подобное, но могла подтолкнуть на действие вместо себя кого-то другого. Анри Бертье, например. У него также был личный мотив. Ревность. Он был любовником Жюльетты, не решившейся покинуть своего мужа, может быть, из-за личного интереса. Мертвый муж всех устраивал. Можно также предположить, что он достаточно насмотрелся на страдания любовницы. Следовательно, Жюльетте ничего не нужно было вбивать ему в голову. Большая страсть приводит иногда к серьезным последствиям, вы знаете.
Клодетта Жема вытянула ноги.
— Бедняга Бертье, — ответила она, — но вы умеете странным образом трансформировать честных людей в преступников, наводящих ужас.
Клид ухмыльнулся.
— Конечно. Всякий человек честен до совершения своего первого преступления. Моя работа научила меня понимать это.
Он сделал вид, будто просматривает список, спрашивая себя, что будет, если он пойдет до конца. Жюльетта, Бертье… Потом… Да, Клодетта Жема имела право узнать третье имя.
— В зачет идет первое преступление, — сказал он серьезно. — И будет лучше для вас, если Жюльетта Дравиль или Анри Бертье покинули вчера компанию честных людей.
Она глупо уставилась на него.
— Какого черта, Клид, куда вы клоните?
Он заметил, что она стала менее церемонна.
— Третье имя в моем списке — ваше: Клодетта Жема, любовница Жана Дравиля. Любовница, я подчеркиваю это, покинутая им. Мотив: любовная досада, как говорит месье Мольер. Мужчина, занимающийся не моим, а вашим делом, если я не ошибаюсь, — добавил Клид, довольный этим маленьким уколом.
II
— Что?
Винсен поднял голову. Уже добрых полчаса он терпел упреки патрона, не произнося ни слова. Но если до этого он как-то сдерживался, то сейчас почувствовал, что вот-вот взорвется.
— А то, месье директор: Бертье нельзя найти, Жюльетта Дравиль испарилась из своей квартиры, а Винсен — осел.
Он вложил всю злость в эту реплику. Кулак директора грохнул по столу, в то время как его лицо сделалось пунцовым. Винсен подумал, что у того, должно быть, приступ, и был бы доволен, увидев его замертво упавшим перед собой. Но патрон был крепок. Ругань, последовавшая за репликой Винсена, указывала на то, что в запасе у патрона еще приличный заряд бодрости. Без всякого сомнения: комиссар впервые позволил себе забыться перед ним. Сидя на краешке стола, куда он внезапно уселся, директор весь трясся от гнева.
Винсен спрашивал себя, что за демон вселил в него такую наглость. Перед самой пенсией — это полное безумие. Осмелится ли он рассказать мадам Винсен?
Директор метнул в него яростный взгляд. Комиссар старался выдержать взгляд налитых кровью глаз. Он больше ни о чем не думал, не сожалел. Нож гильотины был занесен над его головой и он сам занес его. Экзекуция займет всего несколько секунд. Он вытянул шею, затылок потяжелел. Печальный конец карьеры…
Директор понемногу начал успокаиваться. Его пальцы разжались. Он открыл рот. Винсен констатировал, что у него недостает зуба. Переднего, на верхней челюсти. Зная его как человека, следящего за своим здоровьем, комиссар заключил, что щербина появилась недавно.
— Не пытайтесь выставить себя умником, — заговорил директор ледяным тоном. — Повторяю, сейчас не время. Я даю вам два дня для завершения дела. Два дня, комиссар Винсен, вы хорошо поняли?
Винсен понял. Два дня — это пинок, смертный приговор. Почему не два часа? Или две минуты? Бертье хорошо укрылся. Он будет дрыхнуть, ожидая момента, когда все уляжется. Комиссар вздохнул.
— Дайте мне восемь дней, месье директор…
Кулак директора снова медленно сжался. У Винсена была улыбка приговоренного к смерти.