Четвертый Рим

Галечьян В.

— Дай автомат, орясина, — прикрикнул боец на старшину. — Ты что раньше времени нас хоронишь. Пойдем посмотрим на твой завал.

— И я с вами, — воскликнул Луций. — Мне бы только пистолетик какой поплоше. Для самообороны. А ты сиди, — кинул он брату. — Охраняй лучше шефа.

По другим купе уже ходил второй охранник, объясняя что-то пассажирам. Открывались и закрывались двери, невиданные раньше личности выглядывали в коридор и снова прятались. Где-то ругались. Неожиданно высокий девичий голос затянул песню.

Старшина, боец и Луций вышли в тамбур. С обеих сторон полотна через забрызганные недавним дождем стекла видны были

зеленые купы деревьев. Старшина открыл дверь и стал спускаться. После некоторого раздумья боец последовал за ним. Автомат он отдал старшине, а сам вытащил из-за пояса большой белый пистолет с длинным дулом.

— Израильский, — уважительно покосился на пистолет старшина. — Сташестидесятизарядный.

"А по виду не скажешь, — подумал Луций. — Обыкновенный пистолетик, барахло барахлом".

Они постояли немного, держась за поручни, а потом медленно, с трудом переставляя ноги по вязкой, сырой, бестравной земле, пошли к поезду. Перед тепловозом в самом деле на путях была навалена гора из свежесрезанных различной толщины стволов, пластов земли и просто крупных камней. Венчал эту гору поваленный какой-то злой силой еще цветущий в три обхвата тополь с ободранной макушкой. Его вырванный вместе с корнями и покрывающей их землей комель торчал метрах в пяти от рельсов.

— Надо нам дружно на эту кучу навалиться, — озабоченно рассуждал старшина, — и враз ее растащить по сторонам. А то разбойники острастку нам дадут знатную. Может, вы тут посмотрите, что и как, а я пойду народ подсоберу.

— Ты генеральный штаб случайно не заканчивал? — спросил его хмурый боец и, еще раз внимательно оглядев завал и близлежащий лесной массив, быстро пошел к вагону. При этом глаза его все время рыскали по ближайшему мелколесью, а полусогнутые ноги и вся враз съежившаяся фигура указывали, что он в любой момент готов нырнуть под вагон и залечь.

— Нет еще, — заулыбался было старшина, но боец тут же его осадил.

— Это и заметно, — сказал он, — что у тебя в башке никакой ни тактики, ни стратегии. Подстрелят нас с тобой как вальдшнепов на утренней зорьке. Как ты полагаешь, для чего эта куча на дороге навалена?

— Чтобы поезд остановить.

— Это и ежику понятно. А дальше? Молчишь?.. Поезд они остановили. Он через завал перелететь не может. Теперь должны бы разбойнички на штурм пойти, ан нет, не идут. Значит, шайка немногочисленная и она выжидает. Прием известный. Как соберутся пассажиры, естественно мужики, вокруг завала, так они их кинжальчиками с обеих сторон и накроют. В вагоне визг, паника, защитники — кто мертвый, кто раненый, кто с перепугу в лес убег. Бери вещички голыми руками. Значит, мы не так поступим. Есть два варианта: или устроить оборону прямо в вагоне и паровозе и дождаться дрезины. Или иначе сделать. Так что сиди тихо, а я пойду с братвой посоветуюсь.

Всего девять человек во главе с бойцами, дождавшись первого признака темноты, осторожно нырнули под колеса и утекли, никого не потревожив, в лес. Остальные пассажиры и пассажирки, коих набралось еще душ двадцать, высыпали из вагона и имитировали решимость взяться за расчистку. Но как только девятка канула в лес, все быстренько забрались в вагон и стали ждать. Буквально через несколько минут недалеко в лесу послышались частые перехлесты выстрелов, забарабанил "Узи". Дьявольский свист пронесся по лесу и был пресечен взрывами гранат. Тотчас и с левой стороны, и с правой раздался топот мчащихся коней и гиканье

погонял. Вскоре вернулись бойцы, неся на руках раненых: старшину и одного из ранее никем не виденных пассажиров. Китаец, вызвавшийся вместе с Луцием в опасную командировку, был весел, как дитя, хотя и весь в крови. В руках он нес большой окровавленный нож и размахивал им в такт какой-то нечленораздельной, но очень громкой песне.

— Не поймали, — с сожалением покачал головой боец, сжимая свои громадные кулаки. — Была у меня задумка заставить их самих завал разобрать, но оторвались, черти.

4. ГОСТИНИЦА

Таможенники, высокие подтянутые ребята в фуражках с желтыми околышками и бутылочного цвета форме, ушли, откозыряв, через минуту. Видимо, они были кем-то предупреждены, потому что старший команды отнесся к Пузанскому с почти демонстративным уважением и даже предложил выделить носильщиков для перегрузки в другой вагон.

— Ваш поезд с азиатской колеей дальше не пойдет, — любезно пояснил он. — Мы выслали вам навстречу вагон и электровоз с европейской линии.

Однако в других купе он не был так любезен. На перроне остались и китаянки с массой пакетов, сумок и просто полиэтиленовых мешков и грузины, напрасно козыряющие своими экстрадокументами. Практически за заветный барьер, отделяющий два полиса — Москву и Санк-Петербург, прошли только три человека сопровождающих и еще странная, уже знакомая парочка: юная девица и ее пожилой широколицый спутник.

Вокзал в Бологом был разделен пополам, и если правая половина, в которой остался стоять поезд с непозволительно широкой для европейского пути колеей, была такая, как ей и положено: мерзко пахнущей, шумной, плохо освещенной и не оборудованной ничем, кроме деревянных грязных скамеек, то другая половина вокзала, куда Пузанского и всех сопровождающих перевели любезные таможенники, казалось, принадлежит совсем другому миру: чистому, ухоженному и холеному.

Да и сам вагон сиял изнутри, как новогодняя елка ярким электрическим светом, зеркалами и красными ковровыми дорожками вдоль коридора. Двери купе были открыты, в них горел мягкий спальный свет. Поезд тронулся через две минуты после того, как носильщики занесли вещи в вагон. Веселый проводник в фирменном кителе пронес по вагону дымящийся коричневый чай и еще горячие бублики. На просьбу Пузанского насчет чего-нибудь покрепче он откликнулся мгновенно, принеся из "служебки" бутылку смирновской водки и четыре рюмки, а принимая деньги, выписал зачем-то счет.

— Вы особенно не располагайтесь, — предупредил он на всякий случай. — От Бологого до Питера поезд идет два часа десять минут.

— Не может быть, — воскликнул Пузанский и попросил заменить рюмку стаканом.

Практически весь двухчасовой путь до Санкт-Петербурга Луций не отрывался от окна. Поезд мчался со скоростью более двухсот километров в час и нигде не останавливался. Однако и на такой скорости можно было разглядеть точно списанные с картинки хутора с обнесенной высокой изгородью ухоженной землей, стада пестрых коров на пригорках. В гигантском плоском круге, образованном десятком равномерно удаленных друг от друга холмов, он увидел целое море белого пуха и перьев. Это паслись буквально тысячи гусей. Чем ближе к Питеру, тем реже становились кусочки леса и тем чаще, почти вплотную друг к другу, располагались деревни и поселки.