Четвертый Рим
Шрифт:
— Самозарождение, — сказал Луций таинственно. — Прямо из воздуха гигнулись. И в наш вагон.
— А солдаты?
— Да вон дрезина стоит позади вагона, на ней прикатили.
И братья задумались. Луций — о том, какое значение придают в Москве встрече Пузанского с петербургскими властями, если дали ему такое мощное сопровождение. А Василий думал о своих родителях, надежду на встречу с которыми так неосторожно заронил в нем Никодим.
И только он о Никодиме подумал, как возле дрезины возник человек, как две капли воды на него похожий. Только одет он был почему-то в солдатский мундир, защитного цвета
"Наверно, я ошибся", — подумал Василий и решил ничего не говорить брату. Но тем не менее он не мог оторвать взгляда от человека на дрезине.
— Опять, наверно, весь день простоим, — сказал Луций. — Вон и машинист куда-то уперся. Ну что, брат, мы с тобой и не поговорили толком. Расскажи, как успехи, какие там у вас течения религиозные произрастают, не бьют ли учителя.
— Нет, не бьют, — сказал Василий, ухватив, естественно, последнюю фразу. — Друзья у меня там есть, очень умные, умнее всех у нас. Мы с ними хотели в Крым удрать, да валюты так и не собрали.
— Какая же сейчас там валюта ходит? Тугрики или динары? Чей он, Крым?
— Я последний месяц все статьи про Крым читал, — объявил Василий с гордостью. — Крым теперь федерация из четырех независимых республик: Татарской, Русской, Украинской и Греческой. И между ними все время идет борьба за пересмотр границ. Только вот все Черноморское побережье находится в общем владении и войны там нет. Коны... Конвенцию они заключили, чтобы туристов не спугивать.
— Да бог с ним, с Крымом, — сказал в сердцах Луций. — Вот что брат, ты мать-то помнишь?
Василий ничего не ответил и только наклонил к самым коленям стриженую голову.
— Ладно, прости, — сказал Луций после длительного молчания. — Расскажи лучше, ты сам в какой группировке?
— A y нас нет группировок, сам святой Даниил не велел группироваться. Мы все вместе. И директор наш тоже просил не размежевываться по кучкам.
— Чему же вас там учат?
— Религии, христианской да Евангелию от Даниила Андреева. Потом еще математике и разным языкам. Вообще-то группы у нас тоже есть. По крови.
— А у вас что, нерусских много?
— Нет, просто кто из разночинной семьи, кто из дворянской, всяк за свою держится.
— А ты из какой значишься?
— Из никакой. Мы втроем дружим. И он замолчал, только жмурился на солнце и сопел носом. Похожий на Никодима солдат починил свою дрезину, мотор на ней заурчал, и она медленно двинулась прочь от поезда. Пройдя несколько десятков метров, дрезина остановилась, и солдат соскочил с нее. Потом оглянулся, бросил косой взгляд, как показалось Василию, прямо на него и исчез за кустами. Тут же и солнышко скрылось.
Василий вернулся в купе. Луций было последовал за ним, но споткнулся от сильного удара попавшего по ноге камня, остановился, ищя шутника, и услышал веселый смех. Юноша мог поклясться, что это была та самая китаянка, которая, оттеснив всех, заигрывала с ним в купе, а когда он пытался отворачиваться от нее, выплескивала водку из своей рюмки ему на ноги. На самом деле Луцию было приятно сидеть рядом с этой девочкой, уж очень она напоминала ему Лину. Если бы не цвет кожи и форма бровей, их было бы вовсе не отличить.
Китаянка поманила юношу, и он покорно похромал в ее сторону.
— Моя просит большого
— Что ты, что ты... — растерянно шептал он. — Все это ерунда. Уже прошло!
Они сели рядом под кустом со стороны поезда. Луцию неудобно было оказаться на всеобщем обозрении: пассажиры, как ему казалось, не сводили с него насмешливых глаз. Китаянке же все это было совершенно безразлично. Она взяла руки юноши в свои и нежно ласкала их.
— Как тебя зовут? — наконец сообразил познакомиться Луций.
— Сестрица Ли, — ответила девочка и озорно сверкнула глазками. — Почему твоя не целует меня?
Луций, сам не понимая, как это случилось, припал к губам девочки, прижав к себе всю ее. В это время раздался хриплый гудок, и никогда никуда не спешащий состав вдруг дернулся, лязгнув всеми своими металлическими составляющими, готовясь отъезжать. Китаянка, схватив юношу за руку, проворно потянула его к поезду, и они на ходу влетели в вагон. Причем еще не известно, кто кому помог взобраться на подножку.
Подходя к своему купе, девочка, привстав на цыпочки, крепко поцеловала Луция и протянула ему бумажку.
— Надо помощь, моя будет тут, — ткнула она пальцем в петербургский адрес, ровным счетом ничего не говорящий юноше. — Спроси сестрица Ли!
Сверкнув глазами, китаянка заскочила в купе, но дверь за ней не захлопнулась, а, наоборот, широко раскрылась, и низко поклонившийся Луцию мистер Цянь церемонно пригласил его войти.
За время стоянки не только произошла полная перемена блюд, но даже скатерть на столе появилась новая, вся изукрашенная пагодами и радостными крестьянами с мотыгами на рисовых чеках. Словно воспрявший из небытия дракон, над столом царил Пузанский. Тоненькие китаянки незаметно, как по волшебству, наполняли его чашку желтой жидкостью — "китайской водкой", решил про себя Луций. Преподаватель же невозмутимо заглатывал хрустящие китайские пельмешки из блюда, напоминающего вазу. Судя по множеству пустующих тарелок, было совершенно очевидно, что Пузанский произвел немалое опустошение на столе. Мутным взглядом он зафиксировал Луция и кивнул ему на маринованную капусту и салатики из трав, к которым относился без уважения.
— А что в Китае на самом деле существует гуманизм? — вполне осмысленно обратился к господину Цяню Пузанский.
— Наш держава, как Европа четырнадцатый — шестнадцатый век, Иран, Индия — девятый — тринадцатый век, имел свой Возрождение — тринадцатый — пятнадцатый век, — почтительно, но с видимой гордостью отвечал китаец.
— Понимаете ли, — махнул очередную чашечку Пузанский, — как я представляю себе ход исторического процесса в названные времена: китайцы выпутывались из хламид конфуцианства, мусульмане слегка дистанцировались от своего мессии, итальянцы ставили на место зарвавшегося папу, поскольку религиозный догматизм препятствовал прогрессу. Реализация телодвижений Возрождения была невозможна без развития представлений о ценности личности. Только, по-моему, гуманизм характерен для стран с небольшим населением ввиду ограниченности человеческого материала. Не случайно, что гуманизм пришел не в Римскую или Византийскую империю, а в их крохотный осколочек — Италию.