Четвертый Рим
Шрифт:
Еще раз он ткнулся уже в соседнее купе, думая, что там его и поджидают проводники, и, к его удивлению, дверь отворилась. Длинная рука ухватила Луция за ворот шерстяного его любимого свитера и втянула внутрь. Тотчас дверь за его спиной захлопнулась, и защелкали замки, замочки и затворы. Сроду он не видел столь хитро оборудованной двери.
Да и само купе оказалось устроено иначе. Вместо одной из нижних полок у окна было ввинчено широкое низкое кресло, над которым располагалось третье спальное место. В кресле, развалясь, сидел один из вчерашних бойцов, голый до пояса и в тренировочных брюках. В руках он держал рюмку, наполненную,
Третий человек, который успел мгновенно втащить Луция в купе и захлопнуть аккуратнейшим образом за ним запоры, был ему не виден, так как, крутанув юношу на середину коврика, сам остался за его спиной.
— Что за улов? — спросил повелительно сидящий на койке мужчина в майке и махнул небрежно рюмку. Он пристально посмотрел на Луция, и его загорелое грубое лицо вдруг изменилось.
— Это же наш кент, — сказал он почти нежно. — На кой черт ты его цапаешь?
Слова были обращены к стоящему за спиной юноши человеку, однако никакого отклика не возымели.
— Подожди, друган, — вмешался в разговор голый до пояса мужчина и тоже махнул рюмку. Его громадная рука легла на плечо захваченного и повлекла вниз. — Сядь, фантик, — сказал человек веско. — Ты чего стучал?
— Китайцы в вагоне завелись, — громко ответил Луций, которому, мягко говоря, стало страшновато. — Я стучал, думал тут охрана едет. Предупредить насчет китайцев.
— Ну и дурак, — рассудил человек в майке. — Кто же не знает, что в пустых вагонах сразу заводятся китайцы, вьетнамцы, таиландцы и даже иногда греки. — Другое дело, что в военных поездах условия постерильнее, но... — он не закончил фразы.
— Слышь, друг, — сказал человек за спиной. — Китайцы китайцами, а мы давай-ка познакомимся. Ехать нам долго, ночи впереди длинные, надо знать, с кем дело варишь.
— А то послали втемную, — хмыкнул мужик в майке.
— Крутись как хоть. Завтра татарский разъезд перекроет дорогу, заебешься отмахиваться... Ты, собственно, кто есть? Какой масти валет, какой кости князь?.. Мы-то люди простые, рабочие, но, чтобы свою работу исполнять, нам знать надобно, кто нам в спину дышит.
— Слушай, — перебил его недоуменно человек в кресле. — О каком татарском разъезде ты мусолишь? Все татары остались на триста верст южнее. Или ты впрямь полагаешь, что возможно повторенье Шамировых праздников?
— Это я так, — дурашливо отозвался его подельник. — Татары, или мордва, или черемисы подымутся — все равно. Подмосковье — край дикий, незамиренный. Думаешь, мы зря здесь стоим? — обратился он к юноше. — Конвой на дрезине должен подойти. Стоящий конвой, не эти две жопы. Короче докладайся, малец, и все выкладывай как есть. Иначе колбас из тебя наделаем и будем торговать с лотка перед Кремлевской стеной.
Луций рассказал все, что знал. Трое дознавал приумолкли и вроде бы стали смотреть на него с некоторым уважением как на человека ученого и даже бывалого. Особенно много почему-то выспрашивали они про старосту курса и его чернорубашечного дружка, потом перешли к убиенному безвременно Шиве и каким-то образом вылезли на малозначительный эпизод с румяным толстяком, давним их с Никодимом учителем. Разговор, шедший до этого плавно и дружелюбно, как-то стал вилять,
До мельчайших подробностей выспросили бойцы портретное описание Вадима Александровича, просмаковали каждое сказанное им слово и по многу раз выспрашивали, какое оружие и из какого кармана он вынимал. При этом, не скрываясь от Луция, что он счел хорошим признаком, бойцы переглядывались, потирали в волнении руки и в простодушии грохали в волнующих местах по столу, отчего подпрыгивали расставленные на нем разнообразные бутылки, стаканы и тарелки с никогда не нюханной Луцием снедью. Весь разговор разделился на две неравные части: в первой юношу допрашивали, а во второй допрашивали и поили. Может быть, происходила и третья часть, но ее Луций уже совсем не запомнил, потому что пьяного и ничего уже не соображавшего его перенесли в родное купе и там, извинившись перед Пузанским, засунули на полку спать.
Поезд шел себе по рельсам, как ему и положено, за окном уже засветилось утро, а в купе было пусто, когда Луций обхватил двумя руками онемевшую голову, присел на койке и задумался. Надо сказать, что начало путешествия как-то ему не понравилось. Нецивилизованные приключения, какие-то мифические азиаты и как итог — головная боль, понятно, что подобное не лезло ни в какие рамки. Он уже придумывал, как оправдаться перед учителем, да так, чтобы тот поверил объяснениям и ничего не сказал директору по возвращении.
Юноша отвернул измятое лицо от мешающего ему и режущего глаза света и стал смотреть вниз на застланные серыми одеялами койки и стакан доверху налитого чая на столике. Облизывая распухшие губы, Луций, как сумел, сполз вниз и взялся за ручку подстаканника. Она оказалась горячей, и он, постанывая и покряхтывая, отпил несколько глотков, чрезвычайно его подлечивших. Только он поставил стакан на скатерть, как дверь без стука отворилась и в купе вошел плотный мужчина лет сорока с плоским как блин лицом, наряженный в выходной дипломатического синего цвета костюм и лакированные ботинки. За руку он держал девочку-подростка лет четырнадцати с распущенными по плечам черными волосами и весьма зрелой для юной девушки грудью.
— Незадача, — горестно проговорил мужчина и плавно присел, продолжая держать руку девушки в своей. — Таня, по-моему, мы промахнулись, лежачие места все заняты. — С этими словами он подцепил уже начатый юношей стакан и бесцеремонно отпил половину.
— Есть тут свободные купе? — осведомился он у Луция, который обалдело смотрел, как возмутительный тип расправляется со второй половиной стакана. — Или вы за какой-нибудь рубль освободите купе и предоставите нам на время свободу воли?
Незнакомец умудрился вытянуть свободной рукой из кармана штанов тоненькую пачку синих купюр и протянул ее с улыбкой юноше.
— Потрясись, дружок, полчаса в коридорчике, пока я буду знакомиться с будущей женой.
Не теряя времени, девица вскочила ему на колени и, пленительно изогнувшись, стала снимать колготки.
"Что это в самом деле, — подумал Луций, — наваждение какое-то. Снятся мне эти двое, что ли? Да нет. Не может быть во сне так рельефно изогнут таз, и родинка рядом с ложбинкой на животе, и что-то соблазнительное выступает прямо на линии бедер..."
— Что-то ты, друг, засмотрелся, — пролаял юноше под самое ухо тот же настырный голос, — получил свои бабки и катись!