Четыре брода
Шрифт:
От коней, пригнувшись, с оружием в руках, крадучись подошли они ближе к шляху и застыли в ожидании под старыми деревьями. Из долины накатывался и накатывался густой гул моторов. Вот и фары блеснули, залили светом придорожные деревья.
— Колонна идет, — недовольно прошептал Роман. — Почему бы судьбе не послать хоть какой-нибудь легковушки? Яринка, ноги не дрожат?
— Ноги — нет, а руки подрагивают, не привыкли к карабину.
— Карабин не ухват. И не вздумай без команды стрелять.
—
Гул все нарастал, на шляху, слившись с лунной грустью, уже пританцовывал мертвенный свет фар, а в нем барахтались и гибли космы испарений и тумана. Как-то сразу выросли громады грузовых, покрытых брезентом машин; обдав партизан пылью и дымом, тяжелые «хеншели» проскочили мимо них, и выровнялись неровные тени, и зашумел листьями напуганный лес.
— Вот и все, — вздохнул Роман. Он мог бы вогнать очередь в какую-нибудь машину, но сейчас с ним была сестра, то созданьице, над которым все время то он насмехался, то она придиралась к нему. И такая бывает любовь.
Вздохнул и Василь, который, верно, был больше лириком в душе, чем Роман, и, вглядываясь в машины, что двигались вдали, спросил сам себя:
— Доля, где ты?
Доля, наверное, услыхала партизана, потому что опушка снова откликнулась натужным урчанием. Но это уже шла не колонна, а одиночная машина, что отбилась почему-то от нее.
— Наша! — прошептал Роман. — Мы с Яриной бьем в мотор, а Василь по кабине. Яринка, у тебя зажигательные? — спросил, чтобы успокоить сестру: чувствовал, что она волновалась.
— Зажигательные, Романочку.
— Тогда в бак стреляй. Знаешь, где он?
— Знаю.
И они замерли у деревьев, будто вросли в них, а руки точно вросли в оружие. Вот свет закачался на шляху, снова ломая теки, ударил в глаза, и в то же мгновение ударили автоматы.
Машина задрожала, взвизгнула, крутнулась, повернула в лес на партизан, над ней и под нею зазмеились зеленые огоньки; не перескочив придорожный ров, она завалилась набок и взорвалась; разорвалась ночь, пламя языками взвилось чуть ли не до самых верхушек деревьев.
Яринка вскрикнула.
— Это бензобак разлетелся, — успокоил ее Роман.
На шляху снова блеснули фары.
— Скорее по коням! — Уже вскочив на своего красногривого красавца, Роман увидел на ресницах Яринки слезы и спустя некоторое время с сочувствием спросил: — Испугалась, маленькая?
— Эге ж…
— И когда же именно?
— Когда машина двинулась на нас. Такая громада! Казалось, она все сокрушит. И страшно, и бежать боюсь, чтобы потом ты не насмехался.
— В такой
Когда близнецы, махнув руками Яринке, подъехали к штабной землянке, их первым встретил Иван Бересклет, что как раз стоял на посту.
— Как оно, хлопцы? — спросил с надеждой, ибо ему очень не терпелось скорее выйти на железную дорогу и поднять там шум.
— Есть порядок в партизанских войсках! — весело ответил Роман. — А что у вас?
— Богатеем, деньги считаем только тысячами, — засмеялся Иван.
— Какие деньги?
— Под вечер к нам прибились начфин дивизии с двумя бойцами и принесли два ранца, набитых деньгой.
— Ври больше, — пренебрежительно махнул рукой Василь и постучал в дверь землянки.
Вскоре им открыл двери старый Чигирин. Хлопцы почтительно поклонились ему.
— Заходите!
— А-а-а, братья Кирилл и Мефодий! — поднялся из-за стола Сагайдак.
За ним встал худощавый военный. На петлицах его гимнастерки выделялись кубики старшего лейтенанта. Он приветливо улыбнулся близнецам.
— Кто же из вас, просветителей, Кирилл, а кто Мефодий?
— Теперь я буду Кириллом, а он Мефодием, — не растерялся Роман.
Сагайдак и Чигирин засмеялись. Старший лейтенант удивился:
— Как это понимать, что вы теперь Кирилл?
— Мы так похожи, что часто и отец путает нас, а мы только иногда сбиваемся, — плутовато смотрит Роман то на старшего лейтенанта, то на стол, заваленный деньгами.
— Неугомонный! — смеется Сагайдак. — Он и родился не с плачем, а с шуткой. — И уже серьезно спросил: — Как на железной дороге?
— Тихо, как в ухе. Охрана совсем обленилась, и поезд даже утром можно сбросить с копыт. — И глядит на стол. — А денег наберется с миллион?
— Немного меньше.
— Вот жаль. Хотя бы раз в жизни увидеть миллион, чтобы было чем похвалиться. Так я к этим деньгам немного добавлю своих.
— И в самом деле озорник, — теперь засмеялся старший лейтенант.
— Еще у нас случилось приключение, — смотрит на командира с опаской Роман, и смотреть побаивается, но и сказать надо, и похвалиться хочется. — Ненароком сожгли фашистскую машину, ей-богу, ненароком.
— Как это ненароком? — нахмурился Сагайдак.
— Душа не выдержала, — развел руками Роман. — Это уже после разведки на железной дороге.
— Я вам что говорил?!
— Не ввязываться…
— А вы что?
— Так мы же и не ввязывались, пока не собрали данных, — будто пристыженно промолвил Роман.
— Три дня будете молоть на жерновах, чтобы все видели, какие вы есть…
— А что будем молоть — жито или гречку? — деловито лукавит Роман.