Четыре брода
Шрифт:
— Так зачем же тогда пришел ночью? Только хату нахолодить? Чтобы только разбудить нас?
— Владимир, как тебе не совестно! — чуть не застонала Христина. Она все еще не могла привыкнуть к таким разговорам братьев.
— Не слушай, жинка, его, а сразу жарь яичницу прямо из целого яйца, — шутливо бросил муж.
— Что ни слово, то золото. Вот по ком плачет кино горькими слезами. — Христина поставила каганчик на стол и начала поправлять одеяла на окнах. Потом,
— Часом с квасом, а порой с водой.
— А больше всего с бедой, — помрачнело ее доброе лицо, ее добрые очи. — Воюешь?
— А он иначе не может, чтобы не умирать и не воскресать, — снова не выдержал Владимир. — Христос один раз воскрес, а он — пять раз, потому что техника теперь иная. Ставь, жена, четверть на стол.
— Не надо, Владимир, мне ведь скоро идти.
— Тогда зачем было приходить? — будто шутит, а на самом деле печалится брат.
— Чтобы ты мне сковал одну штуковину. Такого кузнеца, как ты, надо поискать.
— Если сумею, скую, — усаживает брата за стол. — Железа теперь хватает. Что там у тебя?
— Надо смастерить такую лапу, чтобы костыли вытаскивала на железной дороге. Знаешь, какую?
— Отчего не знать? — и Владимир подвинулся поближе к брату, понизил голос: — А ты думаешь, что наши все-таки победят фашистов, даже со всей их техникой?
Чигирин глянул, казалось, не в глаза, а в душу брата:
— Победим! Непременно победим! Сломаем и проклятый фашизм, и его окаянную машинерию.
— А я, брат, не верю в это… Сам подумай: что ваша лапа против такой страшной силы? Да и немцы уже трубят, что они до самой Москвы докатились.
Придерживая бороду рукой, Владимир поднялся, вышел из хаты и через какую-то минуту вернулся с двумя увесистыми самодельными лапами.
— Тебе такие нужны?
Михайло удивился:
— Где ты их, такие хорошие, достал?
— Спасибо, что похвалил. Приходили такие ж, как ты, из соседнего района. Левка Биленка помнишь?
— Помню.
— Вот он как-то прибился с напарником ко мне. Тоже партизанит.
— А где? — Михайло так и потянулся с надеждой к брату.
— Разве он об этом скажет? Но думаю — в монастырском лесу: проговорился о парной. Ведь она там стояла. Сковал я им две лапы, а потом еще две: думаю, может, и моему старшему брату они на что-нибудь сгодятся.
Старший покачал головой:
— Так ты ж не веришь, что мы победим?
И тогда Владимир строго ответил:
— Верить не верю, это правда, а жить должен честно и умереть должен честно.
Михайло обнял брата, потом его жену и тихо вышел из хаты.
— Иди, а то уж и борщ остыл. А ты какими-то железяками разжился?
— Да, разжился.
И только они сели за стол, как кто-то тихо стукнул в окно.
— Ой, лишенько! — вскрикнула Марина, а Михайло схватился за автомат. — Что же делать?
— Подожди немного, — успокоил ее муж. — Может, это Владимир еще какую-нибудь железяку несет?
И снова стук в раму.
Михайло сделал шаг к окну, но Марина порывисто стала напротив него.
— Не ходи! Лучше я гляну. — Она подошла к окну, вглядываясь в темень, наклонилась к подоконнику — и застонала.
— Что там? — быстро поднял автомат Михайло.
— Ой! Григорий!
— Какой Григорий? — не может сразу понять он.
— Наш! — И Марина не идет, бежит в сени, открывает наружную дверь, всхлипывает и заходит в хату, припадая к плечу Григория. — Ой, сыну, дитя мое! Как же ты?
— Вот видите — живым добрался до вас. — Григорий снял с плеча винтовку, поставил в угол и, как отец, добавил: — Не плачьте, не надо.
И Чигирин, волнуясь, сделал шаг вперед.
— Здорово, сынок.
— О, и тато наш есть!
— А отчего это мне не быть? — обнимается и целуется с сыном.
— Думалось, что вы или в эвакуации, а скорей в партизанах.
— Он и есть в партизанах, — с гордостью подтвердила Марина. — Вот только что из леса пришел за харчами. Все до макового зернышка повытаскает, помяни мое слово.
— А вот макового зернышка и не трону. А ты как, сыну? Бежал, только пятки сверкали?
— Не бежал, тато, — серьезно ответил Григорий. — Бился, как вы меня учили, до последнего. При отступлении мою пушку оставили немцев задерживать. И мы держались, пока от пушки не остались одни обломки, а накатник не испустил последний дух. Так что, батько, не смейтесь.
— Это ж он испытывает тебя. А только сейчас тосковал по тебе. Садись, сыну, вечерять, — и Марина кинулась к посуднику.
— Как хорошо повечерять вместе, — садится за стол хозяин.
— Хорошо, муженек, — согласно кивнула Марина.
И впервые за все это время она радостно улыбнулась своему сыну, своему мужу, не зная, где их посадить и чем угощать. Но и улыбкой нельзя было скрыть неуверенности и страха, потому и прислушивалась ко всему на дворе.
После ужина старый Чигирин, прощаясь, положил руки на плечи жены и, отведя от нее глаза, сказал Григорию:
— Целуй, сынок, мать, да будем собираться в леса.