Четыре туберозы

Петровская Нина И.

ОТШЕЛЬНИК

Глушь темноствольная сосен. Тишь и янтарная мгла. Цепью мелькающих вёсен Жизнь прошумела, прошла. В мире скитается Лихо, Рыщет Лукавый без сна. Странника на берег тихий Скоро домчала волна. Годы идут. И поныне В мир запечатана дверь. Любы Царице-Пустыне Равно и схимник, и зверь. Злоба растает, смирится В радости розовых зорь. Белка по келье резвится, Бродит заботливый хорь. Утро придёт. Над откосом Стану я, руки воздев. С хором лесным стоголосым Древний сольётся напев. Сосны — народ преклоненный, Небо — лазоревый храм. Солнце — светильник нетленный [83] , Пар над рекой — фимиам. Вечер… И с радостью новой Мерю я пройденный путь. Знаю, в колоде дубовой Время навеки уснуть. Глушь темноствольная сосен. Жёлтая каплет смола. Только

бы Вечная Осень, Смерть, не забыла, пришла.

83

В сборнике «Железный перстень» 1922 г.: «Сосны — народ преклонённый, / Небо — лазоревый храм. / Солнце — светильник зажжённый…» (прим. сост.).

ПОСЛЕДНИЙ [84]

Медлит день в осенних панорамах… Алой дрожью окна огневеют. Смотрят деды в потускнелых рамах, Что-то видят, знают и жалеют. Я иду по длинной галерее. Розовеют, теплятся колонны. Сердце бьёт то тише, то скорее. Звук шагов рождает отклик сонный. Я один, один, как сокол в клетке. Бой часов замедлен и негромок… Между вами, сумрачные предки, Я брожу, последний ваш потомок. Вашим гневом рушились престолы, Вашей волей открывались страны. Где прошёл ваш путь, стонали долы И следы кровавились, как раны. Весь тот пыл, упорство и отвагу, Весь тот блеск величий и хотений, Словно поле грозовую влагу, Принял я от прошлых поколений. Но погас в бессилье и в изменах Гордый сон былых великолепий. Я лишь призрак в этих древних стенах, Я лишь тень в полузабытом склепе. Тает день в осенних панорамах… Алой дрожью окна огневеют. Смотрят деды в потускнелых рамах, Что-то видят, знают и жалеют.

84

В сборнике «Железный перстень» 1922 г. это стихотворение дублируется под заголовком «ПОТОМОК» (прим. сост.).

ПОСЛЕДНИЙ ЧЕЛОВЕК

Кометы знак, как кольца змея, Венчает небо. Так. Пора. Лежу, недвижный, цепенея, У охладевшего костра. Великий день неслышно прожит. Сомкнулось вечное кольцо. Последних мигов не встревожит Ничьё склонённое лицо. Кругом взметнулись пики башен И глыбы каменных громад. В алмазах лунных изукрашен Воздушных арок зыбкий ряд. Суровый храм, как череп белый, Глядит провалами очей. Молчит парламент опустелый, Молчит покинутый музей. Эмблема равенства и братства На них резцом иссечена. Бери ненужные богатства, Хранитель новый, Тишина! И пусть всё то, чем люди жили, Что слито яркостью племён, Уснёт под слоем серой пыли, В полёте мертвенных времён. Я знаю, житель отдалённый На тверди блещущих планет, Влеком мечтой неутолённой, Откроет вновь наш мёртвый свет. И с вещей дрожью гость случайный Пытливо стогны обойдёт И наши муки, наши тайны В страницах ветхих [85] развернёт. Когда ж, тревожный и усталый, Предастся сладостному сну, К его челу, как атом малый, Я, призрак ласковый, прильну. Всё море радостей и болей, Что было ведомо векам, В него вдохну могучей волей, Навек пришельцу передам. И, приобщённый тайным звеньям, Летя пространствами назад, Снесёт грядущим поколеньям Старинной жизни тонкий яд… В иных мирах, осилив бездну, Тысячелетий тёмных дверь, Я, дух Земли, опять воскресну Со всем, что умерло теперь.  …………………………… Застыла кровь. Текут мгновенья. Мой взор смыкают цепи сна. Мои пустынные владенья Прими, Властитель Тишина!

85

в сборнике «Железный перстень» 1922 г.: «В страницах вещих…» (прим. сост.).

II. НОЧНЫЕ ГОЛОСА

ОСЕННИЕ СЛЁЗЫ

Долги осенние ночи. Ветер гудёт над оврагом. Оползни облачных клочий По небу тянутся шагом. Жёлтые, тусклые травы, Запахи листьев и прели, Холод осенней отравы В зове пастушьей свирели. Нивы в безлюдном покое, Красные кисти рябины. В траурно-сумрачной хвое Сеть золотой паутины. Ветви в шуршащем уборе. Блёклые краски заката, Робкие, бледные зори. Всё это было когда-то… Всё это было когда-то… Сердце не знает, давно ли. Слёзы старинной утраты. Слёзы ласкающей боли.

«Осень взоры клонит…»

Осень взоры клонит, Вечер свеж и мглист. Ветер гонит, гонит Одинокий лист. Так и ты, забвенный Лист в ночных полях, Прокружишь, мгновенный, И уйдёшь во прах [86] .

В ЗАБЫТОЙ СТРАНЕ

Здесь венец прохладных елей, Здесь источник, как хрусталь, Здесь блистанье белых мелей, Угасающих свирелей Затаённая печаль. Тихий вечер в чаще елей… Жёлтый топится хрусталь. Сонный ключ журчит у мелей. В долгих жалобах свирелей Глуше давняя печаль. Кто там глянул между елей Взором ясным, как хрусталь? Бледный лик белее мелей, Упоительней

свирелей Голос, нежный, как печаль. О, я вспомнил! В чаще елей Пело счастье, как хрусталь… Потускнели пятна мелей, Дрогнул звонкий зов свирелей Это ты, моя Печаль!

86

В сборнике «Железный перстень» 1922 г. это стихотворение дублируется под заголовком «ЛИСТ» и с эпиграфом: «Человек яко трава» (прим. сост.).

ТРИ ДЕВУШКИ

Три девушки вышли в дорогу одне. Три девушки знали о белой стране. И годы сменялись, сменялись в пути. А белой страны не найти, не найти. Однажды спустилась вечерняя мгла, И первая тихо, склонясь, умерла. И скоро за нею в предутренний час Уснула другая, и пламень погас. Но третья молитву твердила одну: Дай белую, Боже, увидеть страну! И ночью глухою шепнули ей сны: Ты вышла вначале из белой страны. И правду ночную она поняла, Закрыла лицо и, вздохнув, умерла.

ВОЗВРАЩЕНИЕ [87]

А. И. Бачинскому

О, Леты медленной темнеющие воды! Едва тревожит гладь знакомая ладья. Как сон, как краткий миг, прошли земные годы, И вновь, седой беглец, сюда вернулся я. И чувства яркие, и думы охладели. Безбольно и светло в негреющей тиши, В просторах без конца вздыхают асфодели, И слабо шелестят речные камыши. В который раз я жду, блаженный и усталый, Под говор сонных струй, глядя на смутный дол, Пока не заскрипят истёртые причалы, И кормщик не возьмёт условленный обол. И мнится, жизнь моя в её огнях и грозах, Блистая и гремя, затем лишь протекла, Чтоб в этот миг стоять, склонясь на пыльный посох, И слушать дальний плеск неспешного весла.

87

В сборнике «Железный перстень» 1922 г. это стихотворение дублируется под заголовком «ВОЗВРАТ» и без посвящения (прим. сост.).

НА ОЗЕРЕ

Неподвижны луны золотые рога, И пустынны кругом берега. Я гоню по волнам расписную ладью И протяжную песню пою. И внимают мне рощи развесистых ив, Над водою венцы наклонив, И упруго ладья рассекает, шурша, Серебристую грудь камыша. На зелёном лугу, на крутом берегу, Притаились, белеют кресты, Но причалить туда не хочу, не могу. Там уснула, о, милая, ты. Ты в безгорестный край улетела, любя, Уплыла в гробовом корабле. Но навек одному, без тебя, без тебя Мне не жить на цветущей земле. Много долгих часов, много тихих ночей Я проплакал над белым крестом, Но сегодня иной, одинок и ничей, Я плыву на челне золотом. На весле — жемчуга. Правлю твёрдой рукой Я туда, где черней глубина. Будет радостный крик, будет плеск и покой, Будет смерть моя сладко-вольна.

В СКЛЕПЕ

Нине Петровской

Вхожу, озираясь, неспешный, под своды старого склепа. Там, позади, ликует весенний день. Молчит погребальная сень, Прохлада и тень, Ласково нежат усталое тело. Здесь, под этими плитами, в их гробовой тишине В никем не тревожимом сне Почиет всё то, к чему я стремился так слепо, Что когда-то призывно сверкало, а теперь навек онемело. Вот из камня изваянный шлем, победный, крылатый, Осенил гранитные латы. Под этим надгробием смолкли о славе мечты. Это ты, Тысяч приветственный гул, Что вскипаешь, как медные зовы рогов, гулкое эхо тревожа, Тихо уснул В глубине могильного ложа. Женский рыдающий образ поник над урной разбитой, Крылья надломлены, долу опущены взоры. Это слёзы твои, струясь на холодные плиты, Выжгли на них немые узоры. Тенью безумной и светлой ты прошла земные ступени, Покорна Неведомой воле, Огонь, сплетённый из страсти и боли. Тебе, незабвенный прах, молюсь, преклоня колени. Дальше и дальше. И тесной толпой обступают меня саркофаги. В них застыли навек волновавшие юность волшебные саги, Всё, чем душа трепетала, Билась, пылала Долгие годы, Сказки о Боге, о цели святой Бытия, песни свободы, — Вас всех сокрыли тесные своды, Всех зацветающей, ласковой сонью одели они. Тихо склоняюсь на камни, Вас не вернуть никогда мне. Шёпот последний шепчет: усни.

НИЩИЙ

Я схожу в молчанье глубоком, И поют ступени крыльца. Смотрит ночь неотступным оком, Веет шорох, шорох конца. Я иду по пустому полю. В поле много, много дорог. Как нашёл я, как сжёг я волю, Никому я сказать не мог. Только ветру, ветру ночному Расскажу про своё житьё, Поклонюсь ему, как родному: О, прими ты горе моё! Пил до дна я горькую брагу. Вот иду, одинок и пьян. На холодную землю лягу, В облетевший сухой бурьян [88] . Я руками стебли раздвину И, прильнув, закрою лицо, Упадёт на мёрзлую глину Золотое моё кольцо. И былое, как долгий свиток, Вдруг совьётся в одно, в одно. Сердце станет звенящий слиток И узнает, что всё равно. И, смеясь над безумным нищим, Буйно-весел, и дик, и рьян, В тёмном поле ветер засвищет [89] , Пригибая к земле бурьян.

88

В сборнике «Железный перстень» 1922 г.: «В облетелый сухой бурьян…» (прим. сост.).

89

В сборнике «Железный перстень» 1922 г.: «В тёмном поле ветер просвищет…» (прим. сост.).