Число зверя
Шрифт:
— Здравствуйте, здравствуйте, Леонид Ильич, — сказал он задушевно, пожимая протянутую мягкую ладонь и слегка задерживая ее в своей. — Мы впишем сей светлый день золотыми буквами в историю нашего театра. Я давно хотел обратиться к вам, Леонид Ильич, с одной просьбой. Нас давно притесняют за излишнюю склонность к прошлому, вот и Петр Нилыч подтвердит. И правильно нас критикуют, знаете, Леонид Ильич, мы и сами мечемся в поисках современных тем и авторов — так непросто, так нужно! Знаете, Леонид Ильич, что бы вы сказали, если бы наш театр инсценировал «Малую землю»? Гарантирую, прекрасный бы, глубокий, народный получился бы спектакль! Нужный! Героический! Современный! Соглашайтесь, Леонид Ильич! Мы никогда не уроним ваше славное и дорогое
Несколько озадаченный таким напором, втайне польщенный, Леонид Ильич оглянулся на Суслова, взглянул и на министра культуры, как бы прося о совете и о помощи, о содействии и защите, затем, доброжелательно прищурившись на Рашель Задунайского, вдохновенно и артистически изящно стряхивавшего у себя с лацканов пиджака что то невидимое, и в душе одобряя и понимая действия руководителя театра, пригласил:
— Прошу по рюмочке, Аркадий Аркадьевич. Не будем торопиться. У вас прекрасный театр, вполне возможно, что современности и не хватает. Дело, я полагаю, вполне поправимое. За дальнейшие успехи вашего театра! — подытожил Брежнев, и Аркадий Аркадьевич бодро тряхнул остатками шевелюры за ушами и на затылке и лихо опрокинул рюмку коньяку. Стараясь не упустить момент, не тратя времени на закуску, отмахнувшись от бутерброда с паюсной икоркой, кем то подсунутого ему, он сразу же вновь нацелился на главу государства с самым искренним намерением поведать ему о жгучей необходимости Академического театра, единственного в мире по своей классической направленности, иметь свой филиал, где бы они могли обкатывать современную тематику, но бдительный Петр Нилыч, холодно поблескивая глазами, каким то образом уже оказался между хозяином театра и главой государства. С ласковым и добродушным видом он стал отодвигать Аркадия Аркадьевича в сторонку, приветливо улыбаясь ему и приглашая в удобный момент пожаловать в министерство культуры лично к нему и там решить и оговорить любой вопрос.
И тут же бодро грянул первый звонок. Рашель Задунайский, вздрогнув и переменившись в лице, помчался за кулисы в твердом намерении успеть сказать несколько слов самой Дубовицкой; как бывает иногда с глубоко творческими натурами, у него вдруг вспыхнуло воображение, и он увидел перед собой одну из мизансцен совершенно иначе, чем до сих пор; он несся по переходам и лесенкам с вдохновенным лицом, но, как это и случается в действительности, магический круг в театре именно в этот знаковый вечер замыкал собой некий один и тот же центр и всех уравнивал в правах, хотя и касалось это множества самых разных, чужих и незнакомых друг другу людей. Что там значил сейчас даже сам всемирно признанный мастер Рашель Задунайский со своими честолюбивыми амбициями, планами и замыслами в отношении своего стремительно накатывающегося шестидесятилетнего юбилея? Ровным счетом ничего. Здесь все в этот вечер были равны.
И тот же Сергей Романович, решивший успеть выкурить в антракте сигаретку, не подозревая об этом, тоже был втянут в вихревое, стягивающееся к центру движение, незаметно и властно захватившее его и неслышно понесшее дальше.
Он уже хотел бросить догоравшую сигарету в урну, когда кто то тронул его за плечо; с приветливой готовностью оглянувшись, он увидел своего старого напарника по ряду дел, известного в подпольном мире под кличкой Обол. Легкая тень пробежала по лицу Сергея Романовича, правда, уже в следующий момент он успокоился.
— Закурить? Пожалуйста, — сказал он, вытаскивая из кармана пачку сигарет и протягивая ее Оболу, ладно подстриженному, в добротном костюме, и пропахшему, казалось, насквозь модным «Шипром» — одеколоном всех уважающих себя мужчин средних лет и в Москве, и далеко за ее пределами. — Ты что дуришь? — спросил он, слегка понижая голос, продолжая приветливо улыбаться, и щелкнул зажигалкой. — Что нибудь стряслось?
— Да ничего, — ответил Обол, затягиваясь, и, помедлив, незаметно кося глазами, слегка отступил в сторону, в угол; курительная комната тонула
Заставив себя встряхнуться, Сергей Романович остро глянул, он хорошо знал своего давнего напарника и не верил в случайные встречи.
— Рассчитаемся на днях, — сказал он, вторично отмечая какой то новый, незнакомый ранее налет на всем облике Обола, не находя этому объяснения и настораживаясь еще больше. — Я тебя сам найду…
— Ты зря, — сказал Обол, показывая обиду. — Я с тобой сроду в кошки мышки не игрался. Правду говорю, одно дело наворачивается, шик с оркестром…
Ничем не выказывая своего интереса, Сергей Романович лишь исподлобья глянул и с готовностью, дружески кивнул; Обол мог быть только исполнителем, и Сергей Романович, перебирая в уме возможные варианты, предложил сходить в буфет, пропустить по стаканчику коньячку, сдобренного шампанским. Обол судорожно глотнул и с усмешечкой отказался.
— Ты что, не знаешь, кто сегодня в театре? — спросил он и повел глазами по сторонам. — Здесь сегодня на каждого зрителя по три легавых…
— Тс с с! — остановил его Сергей Романович, по прежнему безмятежно улыбаясь. — Ничего особенного, они тут по своему казенному делу, что им до нас с тобой? Пойдем, ничего ведь не изменится, а нам праздник души. Хотя как хочешь, я пошел, надо горло промочить, больно уж зацепило… А какая царица, какая Иринушка! Роскошь, никакими словами не выразить… Совлечь бы с нее царскую мишуру, — жизни можно не пожалеть! А, Обол? Пока, я пошел, не могу, сердце горит.
Полуоткрыв от изумления рот, Обол придержал давнего и проверенного дружка за рукав; на какое то мгновение ему стало не по себе, прорезалось в душе смутное предчувствие, почти откровение, и он, ничего более не говоря, двинулся рядом с Сергеем Романовичем, невольно привлекавшим своей молодостью и красотой взгляды не только женщин, но и мужчин, очевидно, натур утонченных и возвышенных, обязательно посещавших каждый знаменитый театр. Скоро два старых приятеля уже стояли у высокого мраморного столика и пили задиристую смесь коньяка с шампанским. В верхнем буфете, выбранном Сергеем Романовичем из опасения встретить свою даму, стоял солидный, сдержанный шум; люди ели мороженое, пили пиво, лимонад и чай, угощали женщин шоколадом и конфетами. Несмотря на такую мирную, даже несколько сонную обстановку, у Сергея Романовича нежданно негаданно проснулась тревога. Он словно почувствовал на себе цепкий, недобрый взгляд со стороны, и хотя он твердо знал, что ничего опасного рядом нет, он, поправляя галстук, незаметно осмотрелся.
«Да нет, здесь, видимо, нечто из другой оперы, — сказал он сам себе и неожиданно остро глянул в начинавшие слегка разъезжаться глаза Обола. — Откуда у него прорезалась такая прыть? Черт знает, кто у него сейчас за спиной…»
Доверительно усмехнувшись и кивнув Оболу, Сергей Романович принес еще два таких же фужера с золотисто мерцавшей, приятной и благородной смесью и предложил:
— Ну, старый друже, по последней, скоро третий звонок. Значит, завтра позвоню, получишь свой ломоть. Я пока ложусь на дно, чувствую, прилип к этой Иринушке, я ее хоть за семью запорами возьму…
— Не дури, — с некоторым даже испугом посоветовал Обол и для большей убедительности значительно поморгал. — Ладно уж, я тут тоже ради этой дамочки, присмотреться надо. У нее какой то камешек есть, еще с мрачных царских времен закатился, говорят, обалдеть можно, пять зеленых лимонов сулят. Верное дело, есть заказец. Что ты, другой не найдешь?
— Прытко, прытко, ну у, пры ытко, — протянул Сергей Романович, и его глаза вспыхнули, заискрились из самой глубины. — А что ж ты, друг мой сердечный, в чужой заказник лезешь? Вроде умный человек…